Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
– Господа! Не напирайте! Вы же сами себя обкрадываете. Назад! Назад!
– Как вас зовут? – кричали из толпы.
– Фима.
– Слушай, Фима, а где здесь Яков? Сплошное уродство.
– А вы думали! Страдания, борьба красивы? Идите в Манеж, к академикам, у них все красиво.
– Фима, что я уже не имею права высказаться?
– Алло, в вельветовых штанах! А вы сами художник?
– Где учился Мальберт?
– Ма-рин-берг! – Ефиму жарко. Он устал бегать по кругу. – Семен! Иди, они без тебя не могут.
Он кричал парню в ситцевой полосатой рубашке, злому от жары и гвалта. С ним стояла женщина. За всю жизнь не было у нее такого праздника, как впрочем и у ее сына.
– Мама, у меня уже живот болит объяснять им.
– На, возьми яблоко.
Так, кусая яблоко, он и вошел в круг. Мокрые курчавые волосы падали на лоб.
– Объясните крайнюю картину!
– Это «Рождение Венеры». Теме Боттичелли я придал плотский смысл. Двое возлюбленных парят надо городом, обыденностью и злом. Сама же Венера – вот она. Она не в раковине, как у Боттичелли. Моя Венера – девочка, умывающаяся в тазике. Пожалуйста, в нижнем углу.
Инкорр – японец с репортерской лихостью продрался к полотнам, присел на корточки и телеобъектив направил снизу вверх.
– «Автопортрет с Рембрандтом», – Семен выпятил губы и мясистое лицо стало насмешливым. – Рембрандт, он как луна надо мной. Он с большим бокалом светлого вина. Я ему, как Богу, дал вино. Там золотой цвет, сапфировый. А это я. Я голый, с содранной шкурой, опрокинутый на стол.
Семен исподлобья уставился на инкорра.
– Я хочу сделать заявление.
– Оккэй.
– Сегодня истекает срок моей визы, но я без картин не уеду.
– У вас много покупателей?
– Я не продал ни одной картины. Я нищий. Если у меня отберут визу, я устрою персональную выставку на любой помойке Москвы. Так и запишите: на любой помойке.
– Вы религиозны?
– Нет.
– А вы знаете, как отнесутся к вашим картинам в Израиле?
– Я художник и думаю только о своей живописи.
Ольга родила девочку, и мать Семена привезла их к себе в Медведково.
Вот когда Семен упал в ноги к матери – спрячь Ольгу, пока не улечу.
Маленькая Ида Нудель дала ему на дорогу тысячу рублей.
На проводах родня желала счастья Семену. Ничего не желали ему Ольга и новорожденная, потому что одна себя не помнила, а другая – еще себя не знала. Ах до чего сладко убегать. Это как в сне! Начать все сначала. И еле сдерживая себя, чтобы не заорать на все Медведково, Семен выпил залпом стакан ледяной воды.
В аэропорту Лод журналисты фотографировали недавнего участника Измайловской выставки. «Инженер-геолог-художник» – так озаглавила интервью «Наша страна».
Жара слизала похмелье с оле-хадаш адон Маринберга.
– Дайте мне холст и краски. И я превращу дохлые улицы Беер-Шевы в Лувр.
Министр культуры поднял взгляд с синими наручниками на глазах и каторжно улыбнулся. – Мы можем вам дать чистую бумагу и цветные карандаши.
«Меня обманули. Я в западне! Здесь кроме скорпионов и солдат с автоматами нет ничего. Чтоб эта Ида сдохла там на своей проклятой Горке!» – написал он в Россию.
И вот уже мама Семена на Горке.
– Где Ида? Ида-а! Чтоб ты сдохла!
Старуху принимали за сумасшедшую и щадили.
А между тем, новорожденная росла, набирала вес и когда ей давали бутылочку с соской, улыбалась, отталкивалась ножками от неба.
Подпольная иешива
Веня Грушко – студент МИФИ, Веня Богомольный – продавец книг, Гарик Авигдоров – таксист, Сеня Андурский – чертежник. Сиротами алии их называли, потому что их родители улетели в Израиль. Володю Вагнера выгнали из Плешки, из музыкальной школы изгнали Витю Эскина, уволили с работы Леву Годлина. Слетелись голуби в заснеженный день на Пролетарку. На Пролетарке звенели трамваи, кричали песни, и лаяли собаки.
Илья Эссас выучил иврит и арамейский, чтобы читать Тору с комментариями.
– Твой отец был раввин Малаховской синагоги?
– Отец мой был габай, – сказал Богомольный. – Он научил меня пить пейсаховку и закусывать мацой.
– Немало для смысла жизни.
– А смысл моей жизни, – удивился Веня Грушко, – закатанные джинсы, белый пиджак, белые туфли, копна пшеницы под кипой?
– Твои предки, – серьезно сказал Илья, – заключили Завет со Всевышним служить ему.
Грушко захохотал.
– Мой предок, секретарь райкома партии, сгноил дюжину раввинов.
Илья покраснел, вот-вот взорвется.
– Я имел ввиду тех, кто стоял у подножья горы Синай, – сказал он. – Они поклялись служить Всевышнему.
– Мы свое отслужили. – сказал демобилизованный Гарик, примирительно улыбаясь.
– Да, – сказал Илья, – один ноль, но не в вашу пользу. Эта служба не объединила вас с еврейством. Вы, как младенцы, взятые в плен, вы…
Краснобородый Эссас засунул руки в карманы брюк, плечи развернуты назад.
– Нельзя ли ближе к делу, ребе?
– Так, – сказал Илья. – Я принес десять книг «Хумаш». Призываю разориться на тридцать рублей и приобрести.
Илья достал из нагрудного кармана листок.
– Мы начинаем перед Пейсах. Многие начинали в такое время и им сопутствовала удача.
– Илья, – прервал его Авигдор Эскин, – тебе на Тору упал листок.
– В данном случае, – Илья снял шпаргалку с книги, – я рассматриваю Хумаш как учебник, поэтому… но вообще…
И уже окрепшим голосом продолжал:
– По-разному учатся хасиды и митнагдим, то есть противостоящие. Здесь, я знаю, присутствуют потомки хасидов.
Урий покраснел и сдвинул шляпу на затылок.
– Я, – сказал Илья, – митнагдет. Но мы, надеюсь, будем прекрасно уживаться.
Хумаш и трапеза сблизили учеников. Стол был накрыт белой скатертью. Бутерброды с треской, яйца, брынза, отварной картофель в мундирах.
– Пока накрывается стол, – говорил Илья, – я покажу, как надевать талит. Во время чтения Торы наматываются вот так цицит на указательный палец, целуется свиток Торы.
Илья первым надел талит, за ним остальные. Все смотрели на свечу, голубая капля выросла в светлый лепесток. Тишину нарушил Розенштейн. Маленький Гриша в зеленом берете.
– А во время чумы Тору целуют через свои цицит?
Илья аж глаза вытаращил.
– Я не знаю случая, чтобы от целования Торы кто-нибудь очумел.
– Целование икон идентично, – продолжал Розенштейн. – Мистические свойства иконы и Торы…
– При чем здесь иконы, Гриша!!? – вскипел Илья. – Я удивлен…
– Я сравнил их в том контексте, что…
– Я вообще не желаю обсуждать эту тему!
– И то и другое мистические эманации, – не сдавался Розенштейн.
Расходились за полночь в моросящий дождь. Гриша завелся с новой силой.
– А зонтик в субботу модно носить?
