Вилли Биркемайер - Оазис человечности 7280/1. Воспоминания немецкого военнопленного
Что Мариуполь на Азовском, а не на Черном море, мы тогда еще не знали. И с нетерпением ждали возвращения нашего старшего, Макса Зоукопа, которого сразу же позвали в контору лагеря.
ВЛАДИМИР СТЕПАНОВИЧ И ЕГО ЛАГЕРЬ
Проходит еще несколько часов. Наконец нас зовут в зал. Там Макс Зоукоп вместе с венгерским комендантом, потом появляется русский начальник — пожилой человек, ему, наверное, не меньше шестидесяти, и с ним еще два офицера и молодая женщина в офицерской форме. Первым говорит русский начальник лагеря, переводчик-венгр повторяет нам его речь по-немецки. Судя по погонам начальника, он всего лишь лейтенант, но похож на заботливого отца. Извиняется перед нами за то, что прибыли мы к нему в лагерь, наверное, с ложными надеждами. Но это не его вина. Пленных венгров действительно отправляют домой, Советский Союз хочет этим помочь братскому народу поскорее залечить раны от развязанной Гитлером войны. А наше возвращение домой откладывается ненадолго, отпустить всех пленных сразу советская власть не может, это же сотни и сотни лагерей…
Еще он говорит, что рад таким квалифицированным людям, которым предстоит принять лагерь от венгров, когда они уедут. Что он будет заботиться о наших условиях жизни и что мы должны помочь ему сохранить добрую репутацию лагеря. Здесь есть разные мастерские — например, столярная, изделия которой хорошо продаются в городе. И мы не должны удивляться «крестьянскому хозяйству» на территории лагеря — там держат свиней; все это для того, чтобы условия жизни и питание пленных сделать как можно лучше.
Поразительное дело — слышать такое от русского начальника лагеря! Если хотя бы половина из того, что он говорит, правда, то мы и в самом деле на пути к свободе! Пусть это будет после венгров, но ведь почти четыре года плена уже позади, оставшиеся несколько месяцев как-нибудь потерпим! Не могу не поверить такому обходительному начальнику лагеря.
Сегодня для нас предусмотрена только «экскурсия». Идем и удивляемся; нам казалось, что большего порядка и чистоты, чем в Макеевке, и быть не может, но этот лагерь — прямо-таки образцовый. А может, так оно и есть? Разве можно было такое себе представить — вот отгороженный лужок, и там бегают три свиньи! Вот и столярная мастерская, там настоящую мебель делают, наверное, на радость здешним офицерам, но ведь старик лейтенант правду сказал. Ну, а завтра посмотрим, какая нам предстоит работа, куда нас здесь распределят.
Сначала отобрали двенадцать человек на кухню, потом двадцать с лишним специалистов, в том числе автомехаников, в мастерские при лагере. Тут свои грузовые автомашины и офицерские вездеходы, обслуживают их и ремонтируют здесь же, в лагере. Электриков тоже взяли в бригаду при лагере, ничего подобного в Макеевке не было. Наших штейгеров, горных мастеров с шахты, возьмут на завод, старшими бригад, наверное. Ну, а «вспомогательную охрану» из пленных — понятное дело, к их венгерским коллегам, для них здесь в лагере есть отдельный дом. Для нас они — все равно доносчики, лучше не иметь с ними дела.
А девять человек, меня в том числе, назначили работать при управлении лагеря. Перед этим русский офицер проверил, понимаем ли мы по-русски. Я уже могу читать по-русски и пытаюсь писать, и венгерский начальник берет меня в «отдел труда и нормирования». Дело в том, что заводские цеха должны платить лагерю за работу военнопленных, и задача этого отдела состоит в том, чтобы рассчитывать их заработок. И еще — участвовать в «разнарядке», в распределении пленных по рабочим местам, чтобы квалифицированных рабочих использовали на заводе как можно эффективнее. Совершенно новое дело для меня. Чем я только не занимался за эти четыре года! Рисовал плакаты, обивал кирпичи, был каменщиком и штукатуром, строил дорогу, монтировал фонарные столбы, чистил уборные, работал на шахте забойщиком и подручным слесаря, играл женские роли на сцене — и вот теперь я «нарядчик» в отделе труда; моя новая обязанность — распределять людей по цехам и разным работам.
Венгерские товарищи очень стараются ввести нас в курс дела. Что не так просто — между нами языковой барьер. Мало кто из венгров говорит по-немецки, объясняться друг с другом по-русски мы вообще-то не хотели бы, но ничего другого нам не остается. А я тут же решаю научиться хоть немного венгерскому. Тут же в конторе, в другой комнате, нашел пожилого венгерского пленного Имре, который прекрасно говорит по-немецки. А он рад поучить меня.
Я вернулся в нашу комнату раньше, чем Макс пришел с завода после смены. С нетерпением жду новостей от него.
Сначала он рассказывает, что это за огромный завод, Zawod Imeni Iljitscha, там работают почти сорок тысяч человек! Пленные из нашего лагеря едут на работу полчаса товарным поездом, по цехам расходятся с заводской станции, «вокзала». Работают на заводе не только военнопленные, там много людей из мест заключения, их охраняют отдельно. Вокруг завода — огромная стена с многочисленными постами охраны, особенно тщательно охраняют железнодорожные въезды.
Макс был с бригадой, работающей в ремонтном цехе. Собственно говоря, назвать это цехом трудно — это целый завод, там работают 600 или 700 человек. Макс помогал там венгерскому пленному, ведающему кузницей. Русские рабочие ничего не делают, не спросив этого мастера, и Макс должен будет заменить его, если венгров действительно отпустят домой. От заводской станции, куда пришел поезд из лагеря, колонна пленных шла к цеху минут двадцать, если не все полчаса. Макс рассказывает обо всем этом так подробно, чтобы я мог представить себе, что за громадина этот завод.
Когда 3 сентября 1948 года я пишу очередную открытку родителям, я все еще верю, что в этом году встречу Рождество с ними вместе. Наступает осень, последнее тепло еще радует нас, но скоро вся земля здесь укроется белым покрывалом. И с приходом осени все ближе день освобождения. Конечно, я хотел бы попасть домой пораньше, но что-то наш поезд задерживается… Может даже случиться так, что Макс Шик попадет домой раньше, чем я.
Да, Макс подхватил сильный бронхит или даже воспаление легких. И ему никак не становится лучше, а из этого нашего лагеря больных теперь, если они уже могут сами передвигаться, отправляют домой. Я от всей души желаю Максу уехать, но еще я очень хочу, чтобы он был со мной до моего освобождения… И происходит чудо: венгерский врач ставит Макса на ноги, да так здорово, что вскоре Макс уже может вернуться в свой цех. У него ведь железная воля, слава Богу. Может быть, и он не хотел расставаться со мной?
Напоминают о себе неприятности, после которых я оказался в Киеве в лазарете. Как только попадаю в какой-нибудь переплет, начинаю опять заикаться. Правда, репетиции и выступления «театральной бригады» здорово мне помогли. Да еще мои старания научиться говорить по-русски, а теперь вот еще и венгерский язык. И вот что непонятно: заикаюсь только в тех случаях, когда говорю по-немецки. С чего бы это? Не слежу за речью, что ли? Макс тоже не знает, а больше спросить некого. Противная штука это заикание…
