Юрий Комарницкий - Старший камеры № 75
Уже вечер. Прапорщик ведет меня по узким коридорам, открывает переходные решетчатые двери.
Мы спускаемся в подвальные этажи. Унылые заключенные из хозяйственной обслуги принимают мою одежду, выдают больничный халат и нижнее белье.
Вот оно… оказывается, я на 4–0.
Сначала мне отводят маленькую камеру. Как я понял, она что-то наподобие наблюдательной палаты. В принципе здесь чисто. «Если не будут лечить теми памятными препаратами, жить можно».
Перед сном мне принесли баланду и кусок хлеба. Я поел, выкурил самокрутку и лег спать. Утром пришел прапорщик, мне велели приготовиться в душевую.
Я снял и положил на столик нательный крестик, разделся догола, под конвоем меня вывели мыться.
Увиденное в душевой не предвещало ничего хорошего. Возле меня мылся бородатый еврей. Я внимательно всмотрелся в его глаза, координацию движений и понял, что он под действием препаратов. Человек внутренне отсутствовал. Замедленные движения куклы, взгляд, все указывало на его состояние. Слева от меня мылся молодой парень русской национальности. Он находился в состоянии подобном первому, напоминал пресловутую курицу, оцепенелый стоял под душем.
Я обратился к нему:
— Земляк, тебя колют или таблетки дают?
Он, видимо, запуганный, прошептал:
— Не спрашивай, братишка, че хотят, то и делают… И «колеса» дают и колют насильно. Меня уже вторую неделю держат на галаперидоле. Дважды назначали сульфазин.
Насильно! Опять это слово, сопутствующее мне, словно колокол судьбы, всю жизнь.
Я возвратился в камеру. Моего крестика, приобретенного несколько лет тому назад в церкви, на столике не оказалось.
— Дежурный, подойдите ко мне, — позвал я прапорщика. — Отдайте крестик…
Его обрюзглое небритое лицо мгновенно надело маску свирепого мопса.
— Ты что!!! Порядка не знаешь?.. Крестик не положен! Здесь тебе ничего не положено!!!
Я знал, что он не прав, попытался объяснить, но кормушка с лязгом захлопнулась.
В одиннадцать часов утра меня повели на прием к врачу. За столом сидел толстый молодой лейтенант с выхоленным лицом и вьющимися, зачесанными вверх волосами. Его невозмутимое спокойствие убедило меня, что он явный сторонник трех английских заповедей, так необходимых для продления жизни.
— Ну рассказывайте, какие слышите голоса… Откуда они исходят: из головы или со стороны?
На столе лежала пожелтевшая от времени, истрепанная медицинская карточка. Я ее сразу узнал, полгода психиатры записывали в эту карточку результаты опытов, которые производились надо мной в одной из восточных больниц страны. Скажу откровенно — в этот момент мною в самом прямом смысле овладел неподдельный ужас. То, что я уже испытал в психиатрической больнице смело можно приравнять к мучениям, испытанным людьми в концентрационных лагерях.
— Вот, к примеру, вы утверждали, что с американскими космонавтами посещали Луну.
Он пролистал несколько страниц, что-то опять вычитал и опять обратился ко мне:
— Вот, пожалуйста, суицидальная попытка. Рассказывайте, какие слышите голоса?
Я лихорадочно думал, что предпринять. Точно так же, как, по мнению психиатра, невозможно предугадать поведение пациента, точно так же невозможно случайно попавшему к психиатру здоровому человеку предугадать решение психиатра при том или ином ответе пациента.
— Доктор, я совершенно здоров! Он меня не слушал.
— Эту карточку предоставил нам ваш следователь. Она настаивает на психиатрической экспертизе.
— Доктор! Никаких голосов я не слышу… Этот диагноз…
Открылась дверь. В приемную вошел офицер со знаками отличия майора. Он сел рядом с лейтенантом и линзами затемненных очков уставился на меня.
Я продолжал утверждать, что не болен, голосов не слышу.
Майор бесцеремонно меня прервал:
— Так, где вы проходили лечение?
Я назвал известный западный город на территории Украины.
— О-о-о-о-о, так вы там учились?.. Какой чудесный город!.. Какой роскошный университет! Зачем вы оттуда уехали?
Очень быстро его ностальгическое настроение, навеянное воспоминаниями, исчезло.
— Тебя там, милый мой, не вылечили! Зачем запираться, совершенно ясно, что не вылечили, — еще через минуту он понес ахинею, которая, по убеждению некоторых психиатров, способствует уточнению диагноза.
— Вот вы говорите, что психически здоровы, голосов не слышите… Может, вы и правду говорите. Сам я — бывший психиатр, правда, меня с работы сняли. По вашим глазам вижу — вы обманываете.
Да ничего тут такого нет!.. Вот я недавно был в Баку у своего друга-психиатра… Мы поговорили и поняли, что оба больные. Сначала он дал мне вторую группу инвалидности, затем я ему.
— Оригинальный каламбур, доктор.
Этих слов он не ожидал.
— Вот видите, он и юмор понимает. Но все же лечить мы вас будем… Валентина Михайловна, провести курс галаперидола.
Глава 6
В тускло освещенном подземелье камер много. Я насчитал их по обеим сторонам около тридцати. В конце коридора прапорщик остановился и открыл дверь камеры, где мне предстояло пройти «лечение».
То, что я увидел в этой камере, повергло меня в недоумение и глубокое уныние. Я не мог даже предположить, что так называемое больничное отделение, пусть даже в тюрьме, может быть столь грязным, тесным и зловонным.
Под серым потолком, излучая тусклый свет, висит лампочка слабой мощности. Кран, из которого предстоит пить воду, висит прямо на унитазом. Тот же кран играет роль умывальника. Прежде чем напиться воды или умыться, придется почти что уткнуться лицом в унитаз. Мыло лежит на бетонированном выступе, в который вмонтирован унитаз.
Камера напоминает мусорную яму. На цементе — клочки бумаги, сгустки пищи, грязные лужицы.
На двухъярусных нарах лежат три человека. Я занял верхнюю свободную нару и решил поближе узнать, что же за люди меня окружают.
На нижней наре, слева, в нижнем белье лежит обрюзгший человек.
— Давно в этой хате, земляк? — спросил я.
— Третий месяц, — ответил он шепотом, открывая один глаз.
— Какая статья?
Он назвал «бомжовскую статью».
— Ну и чем тебя лечат? Уколы делают или дают «колеса»?
— «Колеса»… По два раза в день — утром и вечером.
— А какие? — поинтересовался я.
— Не знаю, — ответил он и закрыл глаза.
В это время человек, на койке которого я сидел, закопошился, начал стаскивать одеяло. Я увидел бледное, потное лицо совсем молодого парня. Глаза у него были закрыты. Словно тяжело больной, медленно-медленно он спустил с нары ноги. Я присмотрелся и увидел, что его тело бьет озноб. Руки сведены судорогой. Заикаясь, он обратился ко мне.
