Памела Трэверс - Московская экскурсия
Сергей Третьяков, также как Всеволод Вишневский, в 1932 году не состоял в партии, но идеологически был, конечно, певцом коммунизма. Также известно, что он пробовал себя в переводе, правда, с немецкого. Сведений о том, знал ли он английский, у нас нет. Но он был заместителем Михаила Кольцова по иностранной комиссии Союза писателей и, по свидетельству его дочери, принимал у себя дома иностранных гостей — Пола Робсона с женой и гостей Первого съезда писателей Сесиль Честертон, Карин Микаэлис, Марию-Терезу Леон, Рафаэля Альберти, китайского актера Мей Ланьфана, Бертольта Брехта, Ганса Эйслера, Фридриха Вольфа, Джона Хартфильда и многих других[100].
Жену Третьякова звали не Наташа, а Ольга, но зато они тоже жили в двухкомнатной квартире с кухней на Малой Бронной. Только была это не писательская коммуна, а Дом Госстраха — памятник конструктивизма, впрочем, также предполагавший обобществленный быт. Агитационные речи, которые ведет А. с Трэверс, по стилистике и запалу явно были в духе Третьякова — одержимого революционными идеями преобразования не только искусства, но и всего уклада жизни.
Впрочем, надо отдавать себе отчет, что все доказательства в пользу Всеволода Вишневского или Сергея Третьякова — косвенные. Конструкция из собранных нами свидетельств получается весьма шаткая: безусловных «улик» нет. Так что воздвигнутый нами «карточный домик» может легко рассыпаться, если в переписке Трэверс или, возможно, в ее архивной папке в КГБ (ведь есть же где-то такая, и рассекретят ее когда-нибудь!) будет обнаружено подлинное имя драматурга, радушно принимавшего английскую журналистку. (Интересно, кстати, как себя представила при встрече Трэверс, вручая записку с рекомендацией от неизвестного М.?)
В любом случае эпизод с посещением А. — интереснейшее свидетельство той эпохи, а также важный штрих к биографии самой Памелы Л. Трэверс.
Пройдет несколько лет, и Всеволод Вишневский совершит путешествие по Европе, посетит Лондон, Париж, Берлин, Рим, встретится с Пикассо, Леже и даже Джойсом. Его впечатления окажутся удивительным образом похожи на воспоминания Трэверс, в них звучит живая заинтересованность увиденным, азартный поиск нового в жизни и в искусстве, желание понять и воспринять лучшее из творческого опыта писателей и художников Запада, никоим образом не входившее в противоречие с «собственной гордостью» советского гражданина, которую восхвалял Маяковский.
В своих путевых записках Всеволод Вишневский отмечает интерес западной публики к советскому искусству: «На Западе, рассматривая одну сторону общественной жизни за другой, проникая то в трущобу, то в ветхозаветные салоны, то в ателье художника, видишь, ощущаешь непрерывность воздействия нашего бытия, нашей системы, наших идей на зарубежный мир. Мои мысли обращаются к новому центру мира, к новой его столице Москве. Отсюда ждут света, новых открытий, нового искусства. Запад дошел до понимания нашей мощи и плодотворности. Паломничество на московские фестивали театра и кино — явление исторически мировое. Художественный Париж и Нью-Йорк идут к признанию приоритета Москвы. О нашем искусстве, думаю я, на Западе и в Америке искусствоведы сейчас пишут больше, чем у нас»[101]. Это было написано в 1936-м, но отмеченный писателем интерес возник, конечно, намного раньше.
Это свидетельство Вишневского не воспринимается как дань традиционной агитации и отчасти может служить косвенным объяснением заданного нами в самом начале вопроса: что именно побудило английскую журналистку Памелу Трэверс отправиться в Советскую Россию? Если социально-политические перемены в России не вызывали ее восторга, скорее, наоборот — она уже заранее относилась к ним с изрядной долей скепсиса, а в результате поездки еще больше утвердилась в своем мнении, — то новаторские достижения советского искусства, то, что мы теперь называем советский авангард — в любых его проявлениях, — очень ее интересовали и, возможно, стали одной из главных причин, подтолкнувших совершить это путешествие.
К сожалению, не все зашифрованные Трэверс имена и события удалось разгадать. «Московская экскурсия» по-прежнему полна загадок, попытка решить каждую открывает новый фрагмент забытого исторического полотна. Намеки и брошенные вскользь реплики могут стать ключом к важным открытиям.
В любом случае книга Памелы Линдон Трэверс — ценное историческое свидетельство. Хотя автор и старается представить себя, эксцентричной туристкой, далекой от политики, но зоркий взгляд писательницы замечает многое из того, что не желали видеть ее современники, так что ее записки на самом деле являются пропущенным звеном важного диалога. Трэверс удалось произвести вдумчивый анализ увиденного и позиция ее — позиция честного очевидца.
В то же время «Московская экскурсия» проливает новый свет на биографию Памелы Л. Трэверс и значительно расширяет наши знания об авторе, представляя обширный круг ее интересов и знакомств. Трэверс предстает перед нами не как писательница-сказочница, живущая в отстраненном от реальности мире своих фантазий и мистических видений, а как заинтересованный исследователь современной жизни в наиболее ярких ее проявлениях.
Такой была Трэверс до появления прославившей ее на весь мир книги. Как знать — возможно, именно трезвый взгляд на реальность, которая становилась в 30-е годы все более и более мрачной, подтолкнул писательницу спрятаться в сказку. Да и успех «Мэри Поппинс» определил во многом дальнейшую жизнь ее автора.
«Московская экскурсия» была опубликована в 1934 году. Книга не вызвала широкого резонанса. Как и многие важные свидетельства того времени, она осталась не замечена, а содержавшееся в ней предупреждение не прочитано. Трэверс предваряет книгу предисловием, содержащим тревожные выводы, обращенным в будущее:
«Вопреки условию, поставленному (если не по закону, то по прецеденту) авторам книг о России, эти письма не претендуют на исчерпывающую правду. Точно так же как они не выражают поддержки ни одной из партий. В мире, безумно балансирующем между фашизмом и коммунизмом как двумя формами тирании, писатели, оказавшись перед выбором, предпочитают последний. Но это жалкая альтернатива, поскольку коммунизм в России существует лишь для одного-единственного класса и поэтому имеет мало общего с определением из словарей. Государство, где лев мирно лежит подле ягненка, а кулак — бок о бок с пролетарием, существует лишь на бумаге. Считать, что превратив столь непримиримых противников в супругов, спящих в одной постели, можно создать желанное бесклассовое общество, значит признать себя жалким идеалистом и благодушествующим филантропом по отношению к России, поставившей своей целью механизацию, а не гуманизацию государства».
