Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
И вот в одном из разговоров с Епишевым я изложил ему нашу позицию.
— Александр Михайлович, — ответил он мне, — ты, возможно, мудрствуешь. Мой опыт посла — и в Румынии, и в Югославии — говорит, что ничего плохого не случится, если ты или, допустим, Виктор Георгиевич войдете в состав парткома.
— Алексей Алексеевич, это, конечно, большое доверие. Но я вижу доверие Главпура и Центрального Комитета уже в том, что вхожу в состав ЦК. Не будет ли перегрузки?
Старик Епишев немного помолчал. У него должен был, как я в тот момент надеялся, сработать опыт не посла в Румынии и Югославии, а чувство ответственности как военачальника за ведение боевых действий в Афганистане.
— В этом какая-то доля резона есть.
Надо было дожимать. Говорю:
— Алексей Алексеевич, когда вы работали послом — вторая мировая война уже закончилась, было мирное время. А ведь тут — война, и вы меня так перегрузите, что мне некогда будет и в Москву докладывать о ведении боевых действий. Все буду на парткоме, да снова на парткоме…
— Ну что же, ты нашел верный ход. Так что, давайте, вы там пока согласуйте этот вопрос, а мы здесь подумаем.
Как они думали-согласовывали, не знаю, но в скором времени он вышел на меня. И сказал:
— Я докладываю (а Алексей Алексеевич был человеком, уважительно относящимся к другим, человеком деликатным, и слово «докладываю» употребил без иронии): вы держите хорошую связь с посольством, и пусть Виктор Георгиевич чаще бывает на заседании парткома.
— В составе парткома?
— Нет! Не надо, зачем? Он пусть присутствует и взаимно информируйте там с посольскими друг друга. И после паузы:
— А у себя-то партком создали? — спросил Епишев.
— Конечно, — говорю. — У нас есть партийная организация, партийный комитет.
— Вот и хорошо.
Ну и слава Богу, подумал я. Все-таки в политическом смысле это была немаловажная победа. Мы еще раз по оценке ЦК — а я прекрасно понимал, что это сделано с согласия ЦК — оставались политически самостоятельной, свободной организацией, независимой от посольства, но тем не менее находящейся с посольством в отношениях партнерства, то есть взаимного информирования…
Так вот, возвращаясь к политическим взаимоотношениям, скажу, что очень важно было отрегулировать связи в треугольнике: Бабрак и его дворец — Советское посольство — Главный военный советник и его аппарат. Не решив этого, не выработав, хотя бы формально, — пусть даже пассивного единства взглядов, — нельзя организовать насаждение власти в уездах и волостях. Поэтому главной и первой задачей остается забота о выработке и отлаживании политических отношений с Бабраком, с ПБ и особенно с влиятельной Анахитой Ротебзак.
Конец 1980 года (сентябрь-декабрь) показал нам, что в этом деле мы не до конца смогли использовать положительные результаты боевых действий в провинциях. Власть режима Кармаля устанавливалась пассивно, непрочно, и с уходом подразделений СА и ВС ДРА из того или иного аула власть моментально разбегалась, исчезала. Мы прекрасно понимали, что идея длительного пребывания подразделений 40-й армии и афганской армии в населенных пунктах с целью укрепления режима исходила из центра от самого Бабрака. Подыгрывая Бабраку, эту идею тайно от нас поддерживал посол Табеев. Его скрытую игру нам следовало сорвать.
Бабрака, его обработку, я возьму полностью на себя. Что касается Анахиты, то я буду уделять ей и лично, и через Анну Васильевну первостепенное внимание. Что касается членов ПБ, особенно Нура и Зерая и отдела адморганов — тут в их обработке должен будет играть первую роль Виктор Георгиевич Самойленко. А как быть с послом и его окружением? Представителем КГБ? Представителем ЦК? Надо выработать такую линию: наибольшее сближение, демонстрация уважения с нашей стороны, усыпление их бдительности постоянным информированием и постоянным согласованием с ними различных мероприятий. Но — сохранение полной независимости в решении тех задач, которые нам определял Генеральный штаб и министр обороны.
Если говорить начистоту, наверное, я все-таки переоценивал Табеева. На первых порах допускал в отношении с ним даже большую степень информирования, чем мы договаривались. Мы ходили еженедельно на встречи втроем — я, Самойленко и Черемных. Посол резервировал по четвергам два-три часа для Главного военного советника. На эти встречи приглашались Спольников и Козлов. Конечно, встречи имели характер строгой конфиденциальности. Потом более подробно я об этих встречах расскажу.
На встречах с послом я старался — как на духу говорю — быть откровенным. Почему? Потому что рассчитывал на взаимную откровенность, хотел заполучить то, что они обсуждают без нас. Но Табеев был настолько прямолинеен, и в то же время беспардонно груб и хитер, что после одной из встреч, выходя из посольства, я плюнул, выругался и решил:
— Виктор, будешь сюда ходить один.
— Хотя бы с Володей, — ответил Самойленко. — Иначе меня одного они распнут уже на следующем рауте.
— Мне надо поостыть, — говорю. — А у Черемных язык как бритвенное лезвие… До драки дело дойдет…
— Я готов хоть сегодня вечером в бой, — буркнул Черемных.
— Даю тебе совет, мой любимый комиссар: нет хвоста — виляй улыбкой.
Потом, оставшись один, я долго размышлял: почему все-таки эти люди под крышей посла разжигают между нами огонь?
Думаю, что буквально после нашей первой встречи посольские собеседники пришли к ложному пониманию, что, дескать, ГВС со своей группой склоняется к полной зависимости от них, и они могут ему диктовать, как воевать, как оперировать силами и средствами, какие вести переговоры и т. д. Вероятно, они считали, что раз у них не вышло привлечь нас в партком, то теперь они не упустят шанса подмять под себя Главного военного советника.
Дело прошлое! Анахита как-то мне сказала, что одна из наших ошибок в Афганистане заключалась в том, что Москва прислала туда Чрезвычайным и полномочным послом мусульманина. Я удивился:
— Почему?
А она говорит:
— Коварства у нас самих достаточно. Советский Союз мог бы иметь здесь своего православного представителя. — И добавила: — А в законах шариата мы сами разберемся без мусульманина-коммуниста.
Это было мудрое замечание.
Так вот, после первых нескольких встреч я заметил, что он уже начал диктовать: где ставить гарнизон, где роты, где батальон. Мне — военному специалисту! Или тому же Черемных! И это после того, как наши планы, разработанные двумя квалифицированными штабами, завизированы Начальником Генерального штаба, утверждены министром обороны!..
