Истории медсестры. Смелость заботиться - Уотсон Кристи
Я смотрю на полицейских, собравшихся у медпункта. Они все время приходят в отделение реанимации. Многие врачи, которых я знаю, предпочитают называть нас «отделением неотложной помощи», возможно, потому, что большая часть их работы связана с опасными для жизни травмами, требующими немедленного вмешательства. Я не могу себе представить, что за человек мог сделать такое с другим человеком: бить, пинать и причинять ему такую боль. И почему количество таких пациентов так резко увеличилось. Политика всегда была частью сестринского дела, но наша нынешняя ситуация, рост ненависти в обществе, просачивается в здравоохранение, как яд в воду.
– Готовы переворачивать, ребята?
Сандра находится в головной части. Переворачивать фиксированного человека нужно так, как если бы он был бревном, двигая тело как можно аккуратнее, потому что в таких случаях всегда есть подозрение на повреждение шейного отдела позвоночника. Чтобы перевернуть Венди, нужно четыре человека: Сандра держит голову и шею, рядом стоит врач, сзади – медсестра, готовая вытащить доску, на которой лежит пациентка, а я расположилась у ее ног. Я всегда в том конце, потому что мы выстраиваемся по росту, а мне его не хватает.
Сандра объясняет Венди, что происходит, а затем устанавливает зрительный контакт со всеми нами, прежде чем четко сказать нам, что и как она будет делать. Мы пытаемся избегать команды «Раз, два, три», потому что люди никогда не знают, начнем мы на три или после трех. Если мы не будем двигаться в полный унисон, позвоночник Венди окажется в опасности.
– На старт, внимание, поехали!
Мы поворачиваем Венди к себе, и медсестра вытаскивает жесткую доску с носилок, внимательно осматривает спину пациентки и проводит пальцами по ее позвоночнику, как будто играет на пианино. Венди на сильном обезболивающем, но она все равно тихо стонет. Мы кладем ее обратно, опять же по команде, осмотр завершен. Он повторится, когда Венди полностью проснется.
Почти сразу раздается аварийный сигнал, и все разлетаются, как листья на ветру. Я высовываюсь из-за занавески и вижу, что «велосипедист» с инсультом напротив перестает дышать. Через несколько секунд вокруг него собирается бригада. Ему надевают кислородную маску. Его дочь стоит у изножья кровати, зажав рот рукой. Я чувствую, будто меня ударили в живот. Как будто наблюдаю за собой, за дочерью, потерявшей папу.
Задергиваю шторы. Делаю вдох. Сандра моет руки. Она поворачивается.
– Тут достаточно людей, – говорит она Венди. – Давай мы с Кристи тебя немного вымоем.
Сандра открывает пачку стерильных перчаток и выкладывает физиологический раствор, марлю и повязки. Она осторожно начинает мыть и перевязывать раны Венди, работая с головы до ног с одной стороны, а я зеркально отражаю ее действия с другой. Я чищу и стерилизую порезы над глазом Венди, и она начинает просыпаться.
– Венди, мы в больнице. Мы помогаем тебе. Меня зовут Сандра.
Я смотрю, как Сандра помогает себе руками и глазами. Общение, по большей части, происходит не словами. Меня не удивляет, что Сандра выучила макатон – язык, предназначенный для общения с людьми, испытывающими трудности в обучении. Как и многие медсестры, она могла бы написать «Задира» на бейджике. Ее лицо жесткое, а юмор острый, и она такая же колючая. Но у нее развиты клинические навыки, и она умеет сострадать.
– Твой доктор Клара скоро придет, но до тех пор с тобой останется одна из наших медсестер. Постарайся не двигаться и расслабиться. Я знаю, что это страшно, но мы с тобой.
Нам удается вытереть большую часть крови. Сандра внутривенно вводит обезболивающее и записывает все показатели Венди: артериальное давление, температуру, частоту дыхания и сердцебиения, а также уровень кислорода в крови. Она определила его с помощью аппарата, который направил красный лазерный луч на кончик пальца Венди. Я заметила, что пальцы у пациентки изменены: выпуклые, закругленные кончики и плоские ногтевые пластины могут быть связаны с сердечным заболеванием. Сандра зовет фельдшера, чтобы тот посидел с Венди некоторое время, потому что пока ее шейный отдел позвоночника не будет должным образом зафиксирован, существует реальная опасность, если она проснется и попытается пошевелиться.
Мы идем к медпункту, чтобы Сандра могла поговорить с полицией.
– Я также должна получить информацию о сексуальном насилии.
Мои глаза наливаются слезами. Я не знаю, как Сандра справляется с этим каждый день. Я не чувствую себя достаточно сильной, чтобы выносить то, что происходит здесь.
Интересно, что заставляет медсестер выбирать неотложную помощь в качестве своей специальности? Есть медсестры, которые подсели на адреналин, они приходят в восторг, когда получают сообщение о серьезной травме: разбился автобус, полный детей, теракт в Вестминстере, пожар в метро. Я вижу, как их лица меняются при мысли о «золотом часе» – 60 минутах сразу после травмы – о том критическом периоде времени, когда бригада может спасти чью-то жизнь. Каждая минута, каждая секунда на счету.
Этот термин также использовал художник, с которым я познакомилась на конференции по медицинским и гуманитарным наукам. Конферению проводит Сэм Гуглани, клинический онколог и писатель. Он ищет смысл в нарративной медицине: идее о том, что искусство и история могут многое предложить врачам и пациентам, помочь им понять эту жизнь. Он знает, что даже лучшая наука не всегда может вылечить. Искусство не стремится лечить, но часто все равно спасает нас. Художник показывает мне фотографии своих работ. «Я рисую только в золотой час. Тот момент между днем и ночью, когда свет идеален. Когда все кажется возможным. Когда здания красивые без всякой обработки».
Я думаю о тех моментах в медицине, когда все остальные проблемы не имеют значения. Есть только человечность и выживание, а главное – это семья и близкие люди. Возможно, именно тогда мы излучаем самый совершенный человеческий свет. И именно в такие моменты, на мой взгляд, медсестры, врачи и все члены междисциплинарной команды ярче всего проявляют себя, объединяют свои навыки и опыт. Они забывают обо всем остальном, их внимание абсолютно сконцентрированно. То, что привлекает людей в реанимацию – возможность жить в золотой час. Нужно время, чтобы это понять.
Мы слышим пение. Сандра хмурится и смотрит на меня. Она ускоряет темп, и мы приближаемся к источнику звука. Слышны громкие голоса и сигналы тревоги, а вокруг кровати пожилой женщины толпятся люди. Студент-медик со значком «Здравствуйте, меня зовут Джайлз (студент-медик)» проводит компрессию грудной клетки и, вероятно, ломает женщине все ребра, хотя это не имеет значения, если она выживет. Покрытый потом, ярко-красный, он громко поет, нажимая на грудь бедной женщины. Сандра смотрит на него, но он упускает смысл ее взгляда и, вместо того, чтобы остановиться, начинает петь еще громче. У Сандры вот-вот пойдет пар из ушей. Но, что еще хуже, у женщины вообще нет остановки сердца, что должно быть очевидно остальной бригаде, учитывая, как они машут руками в воздухе (честно говоря, почти в такт пению Джайлза).
В конце концов Сандра оттаскивает его. Я боюсь, что она ударит Джайлза по лицу или сделает что-нибудь, что, вероятно, закончится заседанием дисциплинарного совета, поэтому слегка оттягиваю ее. Один из врачей, проходящих мимо, быстро оценивает, с чем имеет дело Сандра, и начинает смеяться. Сандра смотрит на него с сарказмом, легким раздражением и дружелюбием. Больная переворачивается, начинает двигать конечностями и стонать. Джайлз прикрывает рот рукой, понимая свою ошибку.
Я чувствую к студенту только жалость. В первый день моей работы в реанимации я нахожу человека цвета голубиного дерьма, определенно мертвого, сгорбившегося на стуле возле круглосуточного сэндвич-бара, где я стою в очереди в конце смены. Я подбегаю, стягиваю его на пол за ноги и начинаю звать на помощь. Мужчина делает глубокий вдох и советует мне убраться. Он не умер, просто спит. «Если кто-то может сказать тебе, чтобы ты катилась подальше, с ним, вероятно, все в порядке», – говорит мне коллега.
