Истории медсестры. Смелость заботиться - Уотсон Кристи
Независимо от официальных определений, по всей Великобритании медсестры поддерживают здоровье людей, не имеющих собственного жилья. И эта поддержка все более необходима. Благотворительная организация для бездомных Crisis сообщает, что люди, ночующие на улице, почти в семнадцать раз чаще становятся жертвами насилия. Каждый третий бездомный был преднамеренно избит или подвергался какой-либо другой форме насилия. Средняя продолжительность жизни таких людей составляет всего 44 года. Медсестра, работающая в команде по охране психического здоровья, которая обслуживает пять общежитий и несколько сотен временных меблированных квартир для бездомных, описывает свою работу как «заботу о людях с социальными проблемами, а также об их здоровье и благополучии». Она явно любит свою работу. О своих пациентах она говорит: «Я встречаю самых смелых людей. Это честь для меня».
Я держу ее слова в голове и, как могу, натягиваю на мужчину штаны и спальный мешок, потому что уже становится холодно. Готовиться к зиме, работая в Национальной службе здравоохранения, значит учитывать, что люди умрут от холода. Замерзнут насмерть. Одна женщина однажды описывает, что чувствуешь, замерзая. Она была госпитализирована в отделение неотложной помощи с переохлаждением после ночи на улице. Она как-то выжила, но тогда на улице было минус пять градусов. «Это было похоже на костер, – рассказала она мне. – Как будто моя кожа была в огне. Это была самая сильная боль, которую я когда-либо чувствовала – боль от холода. Я попыталась закричать, но не могла пошевелиться. И я ничего не могу вспомнить после этого».
Когда иду к больнице, я не оглядываюсь на парламент. Лучше, чтобы не мы заглядывали к ним в окна, а наоборот, они чаще оттуда выглядывали. Скорая помощь перегружена. Это хаос. Октябрь не сулит ничего хорошего. Октябрь – начало напряженного периода, самое начало холодов, до более спокойной весны еще далеко. Тем не менее коридоры уже заполнены пациентами на носилках, везде сидят больные и их родственники, а из кабинки доносится крик какого-то мужчины. Я прохожу мимо женщины, которая сидит рядом с ингаляторами с кроссвордом на коленях. Она машет рукой, когда я прохожу мимо. Я машу в ответ. Рядом с кроватью есть занавески, из-за них доносится смех. Мимо пробегает санитар, чуть не сбивая меня с ног, и я пробираюсь мимо уборщика, который полирует пол большой электрической машиной.
В соседней кабинке человек совершает постоянные циклические движения в воздухе, как будто едет на невидимом велосипеде. Его дыхание слишком глубокое и странное, у него инсульт. Для инсульта нет подходящего времени или места, но в этой больнице нет специализированного отделения, поэтому пациента, вероятно, необходимо перевести: в течение 90 минут. Это может показаться достаточно долгим сроком, но в больницах время летит незаметно. Рядом с ним сидит женщина помоложе, возможно, его дочь, и на ее лице выражение беспокойства. Жизнь так непостоянна. Инсульт часто приходит из ниоткуда и меняет всю жизнь человека. Я отворачиваюсь.
Мой друг умер от инсульта, пока я писала эту книгу. И мне трудно смотреть на любого пациента-мужчину в возрасте 60 лет, не думая о своем собственном отце. Я не могу избавиться от образа его умирающего тела, выражения его лица, когда он делал последний вздох, взгляда моей мамы. Горе остается с нами, время не лечит. Я усвоила это на собственном опыте. Нет решения, нет облегчения. Вы будете жить с этим. И некоторые дни тяжелее других, независимо от того, как давно случилась потеря. Медсестрам, врачам и другим медицинским работникам трудно избавиться от недавних болезненных воспоминаний о смерти близкого человека и вернуться к памяти о более счастливом времени, потому что каждый день мы видим боль и смерть. Но всегда есть что-то, что выводит нас из собственных мыслей. Занятость. Отсутствие времени думать или испытывать эмоции. Странное и, вероятно, нездоровое утешение. И реанимация никогда не перестает напоминать мне, что всегда есть кто-то, кому еще хуже.
Женщина в соседней кабинке подключена к аппарату переливания крови. Ее закутали во множество одеял, но кости все равно торчат из-под них. Волосы тонкие и клочковатые. Реанимация – не место для онкобольных. Но часто у них развиваются разные осложнения.
На соседней койке у наркомана случилась передозировка, и медсестра вводит противоядие в едва заметную вену. Медсестра отскакивает, как только вводит лекарство, что, по моему опыту, правильно. Люди могут просыпаться внезапно и реагировать бурно, нередко пациенты набрасываются на медсестер. Мы регулярно раздаем этот препарат наркоманам на случай, если у одного из них случится передозировка: они лечат друг друга. Эта простая инициатива спасла бесчисленное количество жизней. Несложные вещи часто имеют наибольшее значение.
Я прохожу мимо и слышу, как студентка-медсестра знакомится с пациентом с собакой-поводырем, а затем спрашивает пациента: «Как вас зовут? А как бы вы хотели, чтобы вас называли? О, какая милая собака!» И это заставляет меня улыбаться, радуясь, что некоторые вещи движутся в правильном направлении. Я помню дни, когда идея спросить, какое имя предпочитает пациент, вызвала бы смех как у медсестры, так и у пациента, который, вероятно, был бы сбит с толку. Студенты-медсестры в наши дни учат меня многому о языке молодежи, уважении и прогрессе.
Рядом суетится сестра Сандра, одетая в два фартука, с пластиковой маской типа козырька на голове и марлевой маской, висящей на шее.
– Можешь помочь?
В прошлом я работала с медсестрами, которым нравится постоянно выглядеть занятыми, даже когда это не так. Сандра не из их числа. Она не останавливается. Вокруг нее всегда толпятся люди, которые спрашивают ее о разных вещах. Наблюдать за ее работой – все равно, что следить за дирижером оркестра.
В реанимации странный ритм. Во всех больничных отделениях есть своя музыка, и если прислушаться, то можно ее услышать и понять, что будет за смена. Это саундтрек в головах персонала, а возможно, и пациентов. Я начала замечать взаимосвязь между отделениями и музыкой, а также искусством. В то время как в реанимации, как и в отделении психического здоровья на стене висит репродукция «Водяных лилий» Моне, на самом деле они, скорее, ассоциируются с чем-то абстрактным, может быть, с Джексоном Поллоком. Шаги Сандры – часть музыки отделения реанимации: сердитое клацание, скрип ботинок, громкий и ровный, почти неумолимый шаг.
– Венди бездомная, – говорит она мне. – На нее напали какие-то ублюдки, – Сандра вытирает руки колючим полотенцем для рук, – таков мир, в котором мы живем.
Но она не выглядит удивленной. Тотальная и абсолютная жестокость растет в нашем обществе, и маргиналы каким-то образом становятся мишенями: люди с ограниченными возможностями, ЛГБТ-сообщество, бездомные, афроамериканцы, представители этнических меньшинств. Сотрудники больниц борются с преступлениями на почве ненависти в беспрецедентных масштабах. Я спрашиваю Сандру, почему в наши дни боль и гнев доминируют. Почему так много людей испытывают такую ненависть.
– Вопрос, скорее, в том, почему люди страдают, а не в том, почему они ненавидят. За всей этой ненавистью в нашем мире так много страха. Но я все равно хотела бы убить этих ублюдков. На прошлой неделе у нас был бездомный мужчина, которого подожгли, и десятилетний ребенок, над которым издевались за то, что он гей, – продолжает она. – Он бросился под автобус, – Сандра видела все виды насилия в мире.
Венди представляет собой кровавое месиво. Ее лицо будто пропустили через мясорубку: нос смотрит в сторону, глаза запали, вокруг них огромные синяки, а склеры кроваво-красного цвета. На Венди шейный воротник Шанца, а рядом с ее лицом свернуты и примотаны скотчем ко лбу и подбородку два полотенца, чтобы не дать голове повернуться. Футболка разорвана, и я вижу большой заживший шрам по центру груди и синяки цвета масляных пятен по всему животу и правому боку. Левая нога находится под странным углом, а правая явно короче. Штаны Венди разорваны в клочья.
