Владислав Корякин - Отто Шмидт
— Что делает капитан, — удивляется Шмидт, — без карт, не имея возможности ориентироваться по солнцу, он с поразительной точностью подвел судно к самой зимовке.
С берега отделилась и, взлетая на гребнях волн, понеслась навстречу «Сибирякову» крошечная моторка под красным флагом с четырьмя людьми. Нам машут руками, возможно, кричат. С нашего борта летит громкое ответное «ура». «Сибиряков» празднично расцветился флажками. Протяжные хрипы гудка кричали о радости встречи. Вот они, зимовщики, радостно улыбающиеся, поздоровевшие, обветренные суровыми ветрами» (1934, с. 130–131).
Разумеется, встреча с отважной четверкой с Г. В. Ушаковым во главе была переполнена эмоциями. Но гораздо важнее оказался их скомканный отчет о сделанном. Положить на карту неизвестный прежде архипелаг площадью более 37 тысяч квадратных километров, почти наполовину покрытый ледниками, в нескольких протяженных маршрутах общей длиной в 3000 километров (из них 2200 километров со съемкой) общей продолжительностью пять месяцев, было очень непросто. Это — не считая семнадцати отнаблюденных астрономических пунктов, многочисленных метеорологических и магнитных наблюдений, и само собой, топографического и геологического описания архипелага. Северная Земля во многом походила на ближайший к ней выступ Азиатского материка — Таймырский полуостров, хорошо знакомый Урванцеву по предшествующим экспедициям. Хотя достигнутый результат был заслугой всего коллектива, сам Ушаков в беседе с Громовым выделил единственного ученого в их коллективе: «Особо надо отметить Урванцева — незаменимого человека в экспедиции. Я такого преданного и верного товарища еще никогда не встречал. Благодаря Урванцеву наша двухлетняя зимовка дала богатейшие научные результаты. Его прекрасное знакомство с Таймырским полуостровом дало возможность ставить безошибочные диагнозы в то время, как новичок здесь учился бы» (1934, с. 148). Несомненно, Шмидт был доволен достижениями своих подчиненных по институту, но не менее важным для него были выводы на будущее о роли коллектива и личности при исследованиях в Арктике.
Корреспондент также описал ряд особенностей «зимовья на Домашнем», не вошедших в официальный отчет или оставшихся за пределами других публикаций. «…Тот же домик, который мы, торопясь удрать от близкой зимы, выстроили два года назад, но уже не блещущий первой свежестью. На крутом каменистом наносе гордо торчит вверх деревянная радиомачта, которую с таким трудом врывали в вечную мерзлоту. Ближе к морю — новая неизвестная нам постройка — сооруженная из досок, обитых толем, — магнитная будка, где вел свои наблюдения, а иногда ночевал H.H. Урванцев…
…У дома развешаны пятнистые шкуры белух, морских зайцев, а под брезентом аккуратно сложено в пачки все богатство — 105 шкур белого медведя. Тут же рядом на канате сохнут 4 свежие шкуры только вчера убитых животных…
…В холодных сенях радиостанции бесцеремонно устроились пушистые щенки ездовых собак. Здесь — запасы консервов, инструменты, лыжи и снова скатанные мехом внутрь шкуры белого медведя. (Экспедиция, находившаяся на хозрасчете, расплачивалась по своим финансовым обязательствам большей частью этими шкурами. — В. К.) Тяжелая, хорошо утепленная дверь ведет в крошечную кухню, блещущую чисто вымытой, расставленной на полках посудой, ярко-медным надраенным примусом и умывальником. На столе — свежеиспеченный чьей-то опытной рукой белый хлеб.
— Готовим все по очереди, — показывая помещение, говорит Г. А. Ушаков, — причем в приготовлении пищи существовало необъявленное соревнование. Каждый стремился поразить каким-нибудь особенным блюдом. Обычный наш утренний завтрак — это яичница, кофе или чай. На обед же каждый готовил по своей специальности. Журавлев делал котлеты или пироги, Урванцев — отбивные котлеты из медвежатины или битки. Ходов навострился на кашах, а я — на бефстроганове.
Налево — каморка радиостанции — полновластное владение Васи Ходова, с коротковолновым передатчиком, с по-стоянным возбуждением, стабилизацией, бензиновый мотор в 2,5 л. с. типа «Дуглас» и динамо в полтора киловатта. На стене — записная книжка метеорологических наблюдений, которые Ходов регулярно проводил каждый день.
Узенький коридор ведет в довольно просторную комнату, но явно малую для четырех человек (площадь — всего 36 квадратных метров. — В. К.) — спальню, столовую, рабочий кабинет, гостиную и т. д. Словом, здесь в четырех деревянных стенах была сосредоточена вся жизнь и работа северного форпоста науки. Вдоль стен — одна над другой для экономии места по две койки. Смятые постели свидетельствуют о том, что люди только что встали, разбуженные приходом «Сибирякова». У тусклого окошка — письменный стол, на нем наковальня для мелких поделок, выше — полки с книгами, тетрадями, фотоаппаратурой и химикалиями. В центре комнаты — обеденный стол, с давно застывшей жареной медвежатиной и остатками коньяка.
— Во время зимовки пили мы мало, — рассказывает Ушаков, — разве что Журавлев, у которого была к вину определенная потребность. Он и выпил все наши запасы. Ходов — отчаянный трезвенник, я — чтобы поддержать компанию пил только виноградное вино, да и Урванцев — тоже. Но, по правде сказать, бывали моменты, когда было необходимо напиться, это — когда чувствовалась какая-то нервозность, когда люди начинали киснуть и придираться друг к другу. Тогда я сам ставил вино. Обычно вначале ребята грубили, но вскоре же переходили на взаимные любезности, и все оканчивалось хорошо. Урванцев начинал бесконечно философствовать, а Журавлев — петь. Словом, нарушенное равновесие быстро восстанавливалось, и можно было приступать к работе. Над столом среди портретов Ленина, Калинина, Ворошилова и С. С. Каменева — охотничьи ружья, полевые бинокли, карты Северной Земли, будильник, зеркало и огнетушитель на случай пожара, а направо — маленький столик для научных работ, кирпичная печь и полка для сушки одежды.
Вот и вся незамысловатая простая рабочая обстановка жилища четверых смельчаков, в которой они провели два долгих тяжелых года — без лишних, ненужных и громоздких вещей. Здесь, в этой комнате, зарождались гениальные планы освоения грандиозного отрезка материка, здесь шумно и горячо обсуждались планы поездок, здесь в рассказах переживали давно пережитые трудности, лишения и опасности.
— Георгий Алексеевич, — обращается писатель Семенов к Ушакову, — а поехали бы вы еще раз в Арктику?
— На год хватит обработки добытых материалов, а там, — улыбается он, — вот откроете Землю Санникова — тогда можно будет поехать. Разве от Арктики оторвешься?» (1934, с. 135–138).
Тем не менее далеко не все было просто в двухлетней зимовочной экспедиции четверых полярников, что подтверждает приказ Ушакова: «Проводя вторую зимовку, мы вступаем в тяжелый момент. Надо выполнить задание правительства во что бы то ни стало. Между тем я замечаю упадок настроения, невыдержанность, грубости и т. д., что совершенно недопустимо на нашей зимовке. Основными причинами этих явлений считаю не только пребывание вдали от материка, но и нежелание держать себя в руках. Поэтому считаю необходимым предложить каждому дежурному следить за санитарным обслуживанием, вовремя приготовлять пищу, тушить свет в 23 часа и с этого времени до 8 часов его не зажигать. Запрещаю ложиться в постели в течении дня и курение в помещении. Устанавливаю обязательный 8-часовой рабочий день. Даю индивидуальные каждому задания. Нарушившим этот приказ — выговор с предупреждением, во второй раз — выговор с доведением до сведения Арктического института и в третий раз — освобождаю от работы». Для Шмидта, с его несомненным административным талантом и необходимостью опыта на будущее, это был хороший пример руководства ограниченным коллективом в чрезвычайных условиях длительной зимовки. Глава зимовщиков выдвигал совсем не те требования к людям, которые были знакомы Шмидту по судовой дисциплине, за которую в основном отвечал капитан.
Определенно работой североземельцев можно было гордиться. Не менее важно было использовать полученные результаты в дальнейшем плавании «Сибирякова» по принципу «здесь и сейчас», даже если отсутствовали сведения о глубинах. Если верить свидетельству Громова, «…О. Ю. Шмидт неожиданно выдвинул другой, интереснейший, но чрезвычайно рискованный проект. Он рассуждал так: поскольку нам везет в этом году, поскольку на всем пути мы еще не встретили особо тяжелых льдов, не стоит ли нам воспользоваться этими благоприятными обстоятельствами и попытаться обойти вокруг Северной Земли, то есть побывать там, где не было ни одно судно в мире, видеть то, что не удавалось увидать лучшим исследователям Арктики. Вполне понятно, выбор этого маршрута целиком оправдывался в научном отношении.
Некоторые, правда очень немногие, склонны были видеть в этом необычайном предложении своеобразный авантюризм. Но надо хорошо знать Отто Юльевича, чтобы понять его неугомонную, неспокойную, вечно в исканиях нового, неизвестного науке натуру… Сколько раз я бывал свидетелем, как Шмидт добавлял, расширял основную программу новыми исследовательскими рейсами. Он пользовался буквально малейшей возможностью, чтобы сделать новый вклад в дело изучения наших северных окраин.
