Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
«Нам дали дни на свидание, — радостно сообщаю я. — Приедешь? Привезешь Дениса?»
Я безумно соскучился по своему сыну, которого не обнимал уже три года!
«Да, приедем, конечно! Когда?»
Я называю даты, когда можно приехать, и жду свидания с женой…
* * *
Находясь в местах лишения свободы, ты все время чего-то ждешь. Ждешь не только освобождения, а чего-то более близкого и реального, того, до чего можно дотянуться рукой. Ждешь посылки или передачи, ждешь очередного свидания. Твоя жизнь разбивается на мелкие отрезки, складывающиеся в чудовищный срок. Но эти отрезки приближают тебя к освобождению и помогают пережить срок, отщипывая от него кусочек за кусочком.
Глава 20
Знакомство с тюремной медициной
Становится очень холодно. Гололед. Чтобы не падать, мы переходим на специальный, зимний строевой шаг. Выданные телогрейки уже не спасают. Люди начинают болеть. При такой скученности, отсутствии витаминов и хорошего питания любая зараза распространяется мгновенно. Один чихнул или кашлянул — и заболел весь барак. Болеть нельзя. Как сказал один дневальный: «В санчасть ходить нельзя! Туда могут отнести только на носилках!»
«Да и вряд ли там чем-то смогут помочь!» — думаю я, вспоминая свой первый и пока единственный визит в санчасть.
На следующий день после прибытия в колонию Назар повел нас в санчасть на медосмотр. Выстроившись в коридоре в шеренгу, мы ждем своей очереди. За открытой дверью за столом сидит человек в белом халате. Рядом на стуле — Назар. Надо зайти и представиться, назвать фамилию, статью, начало и конец срока. Валера, ехавший со мной в столыпине и помогавший мне переносить сумки, входил и выходил пять раз. «Пошел вон!» — слышу вопль этого «доктора» и вижу выпрыгивающего из кабинета Валеру.
«Следующий!» — кричит Назар.
«Ничего себе обстановочка», — шокированный происходящим, думаю я. Моя очередь. Я захожу в кабинет и представляюсь. Мне не пришлось входить и выходить несколько раз. Я представился по форме, не упустив ничего. Валера, как выяснилось, забывал то статью назвать, то срок, чем и разгневал доктора. У него очень важная работа. Не заметить синяков и ссадин на избитых при приеме этапа осужденных, признать больного здоровым — неотъемлемая часть его нелегких обязанностей. Я даю ему прозвище Доктор Зло.
Безучастно посмотрев на меня и бегло проглядев мою медицинскую карту, он отпускает меня: «Свободен».
Я с облегчением выхожу из кабинета. Мне не хотелось говорить о своих болячках при дневальном. Теперь я понял, что делать это все равно было бы бесполезно.
«В санчасть я больше ни ногой», — решил я тогда.
* * *
Однажды я чувствую, что начинаю заболевать. Простуда или грипп. Меня мучает сильный кашель. Знобит, чувствую слабость. Мне бы отлежаться и отоспаться, но здесь это остается несбыточной мечтой… Вместо лечения — три маршировки в день. Я считаю дни до длительного свидания, надеясь там отлежаться. Во время телефонного разговора прошу жену привезти мне лекарства.
Глава 21
Длительное свидание
Наступает день долгожданного свидания. После утренней маршировки и проверки вездесущий Назар ведет меня в комнату длительных свиданий, где меня передают на руки надзирателю. После обыска я переодеваюсь в спортивный костюм и поднимаюсь в комнату. Длинный коридор с общим душем и туалетом упирается в кухню, где можно готовить. В коридоре общий холодильник, забитый продуктами, привезенными родственниками. Одиннадцать двух- и трехместных комнат на всю зону, где сидит около двух тысяч человек! Дней и комнат на всех не хватает, и осужденные терпеливо ждут, когда наступит право на длительное свидание в соответствии с Уголовно-исполнительным кодексом, а потом ждут своей очереди, чтобы этим правом воспользоваться. Дневальные, СДИП и прочие суки идут вне очереди.
Я захожу в маленькую комнату и вижу своих родных. У меня кружится голова. Все происходит как во сне. Вижу жену и сына, выросшего и отвыкшего от меня за эти за три года. Ребенок стесняется и, не зная, как себя вести, неловко обнимает меня. Я с трудом сдерживаю слезы. Я не хочу, чтобы они знали, как мне здесь плохо, не хочу их расстраивать, пытаюсь улыбаться и шутить. В комнате стоят железные кровати, на которые для удобства родственников предусмотрительно положены деревянные щиты. Матрас, одеяло, подушки. Мы застилаем кровати привезенным женой постельным бельем и разбираем сумки. Я смотрю на продукты, о которых и не мечтал, вкус которых совершенно забыл. На свидание можно привозить все — кроме алкоголя и наркотиков. Сырое мясо, картошку, все без ограничений. Мне совсем не хочется есть, я принимаю лекарства, пью чай, ложусь на кровать и проваливаюсь в сон. Проснувшись, я быстро прихожу в себя. Мы сидим, пьем чай и разговариваем. Я иду в грязный душ, где тщательно моюсь и перестирываю все свои вещи. Несколько дней вне стен карантина — редкая возможность отдышаться и набраться сил. Мой сын ни на минуту не отходит от меня, с детской искренностью и непосредственностью целует меня и обнимает. Он напрягается изо всех сил, пытаясь сдержать набежавшие слезы…
Два дня пролетают как один миг. Приближается час расставания. Это очень больно. У меня была мысль вообще отказаться от длительных свиданий, чтобы не испытывать эту боль вновь и вновь. За несколько дней общения с родственниками ты забываешь о том, где находишься, что тебя ждет там. В момент прощания ты вспоминаешь все. Расставаться не хочется, но надо идти.
Денис не выдерживает и начинает плакать. Он не хочет уезжать и, пытаясь сформулировать свои чувства, приобнимает меня и произносит: «Папа, мне без тебя скучно». От этих слов у меня будто сердце останавливается. Надо идти. Мы прощаемся. Меня ждет маршировка, Дениса — школа, жену — работа. Я ухожу. Опять обыск. Меня тщательно досматривают и отпускают в отряд.
* * *
Уклад жизни в каждой колонии определяется не законом, а степенью самодурства начальника и его окружения. Рамки закона не только позволяют, но и обязывают администрацию сделать жизнь зэка вполне сносной. Но закрытость системы, отсутствие реального, а не бутафорского контроля со стороны общественности, круговая порука порождают вседозволенность и безнаказанность. В результате все упирается в личностный фактор. За годы заточения мне довелось бывать во вполне пристойных комнатах свиданий. Но там не пропускали лекарства и не давали звонить. В колонии строгого режима в Мелехово можно было спокойно оформить подписку на журналы или получать их в посылках и передачах. Но в той же Владимирской области, в колонии общего режима в городе Покров, работница комнаты свиданий, люто ненавидимая всеми осужденными, билась в истерике и вырывала картинки из полученного мною в посылке журнала «Men’s Health». В том же Покрове строго-настрого запрещалось передавать любимый мною мед, который в Мелехово спокойно пропускали в неограниченных количествах.
Глава 22
Назад в будущее
Поднабравшийся сил, одухотворенный, но грустный я возвращаюсь в отряд, где меня ждут бесчисленные маршировки, уборки и другие не самые приятные дела. Пошел уже четвертый месяц моей жизни здесь — точнее сказать, существования. Я узнаю, что из отпуска вернулся начальник колонии — полковник А. В. Новиков. Написав несколько заявлений с просьбой принять меня по личному вопросу, я жду своего часа. Наконец, после нескольких недель ожидания, меня ведут к нему на встречу. Для таких встреч у него имеется специальный кабинет, неплохо отремонтированный (очевидно, на деньги заключенных). У него есть еще два кабинета. Один — в штабе на территории колонии, другой — за зоной. Полковник не без оснований ощущает себя здесь полноправным хозяином. Барство чувствуется во всем. Вальяжная походка, презрительный взгляд. В руках он вертит мое заявление и с любопытством смотрит на меня. Представляюсь: «Осужденный Переверзин Владимир Иванович, 1966 года рождения, статья 160 часть 4, 174.1 часть 4…»
Не дослушав, он прерывает меня и жестом предлагает сесть на стул.
«Гражданин начальник! — обращаюсь я к нему. — Я уже скоро как четыре месяца в карантине! Нельзя ли меня перевести в другой отряд?»
