Вагаршак Тер-Ваганян - Хачатур Абовян
Издали Агаси видит все, стремглав настигает он похитителей, убивает некоторых из них и гонит оставшихся вон. Ужас охватывает село. Молодые друзья Агаси насильно спасают его в горах Амбарана и Лори. Сардар сажает в подземелье стариков и родственников скрывшихся. Наступление русских вызывает волну погромов. Начатые в Эривани погромы быстро распространились по всей стране. Описание их, поведение и рассуждения представителей высшего духовенства накануне погромов, — самые мрачные страницы романа.
Тем временем Агаси пробирается со своими товарищами — к русским и вливается в ряды партизан.
Геройски сражаясь в авангарде русских войск, Агаси вступает в Эривань и спешит в крепость освободить отца. Из засады персы убивают героя в объятиях старика. Надгробным словом и смертью отца кончается роман.
Таково в самых общих чертах содержание романа. К этой главной сюжетной линии нужно прибавить перебивающий исторические и публицистические отступления и глубоко лирический мотив любви Агаси к своей невесте Назлу, оставшейся в селе, развиваемый Абовяном преимущественно средствами традиционных армянских песен. Среди любовных баяти, в которых и Назлу и Агаси изливают тоску друг по друге, много страсти и подлинного вдохновения, письма, которыми они обмениваются — изумительные памятники народного эпистолярного искусства.
Роман свой Абовян написал на наречии, распространенном по Араратской долине. Избрал он его сознательно основой будущего языка новой литературы, справедливо считая, что наибольшее число армян говорят на нем, что и по фонетическим особенностям и по богатству корней, по легкости словообразования это наречие наиболее пригодно стать основой общенационального языка. До Абовяна были попытки писать на разговорном языке: все армянские песни Саята Новы писаны на наречии тифлисских армян. Но как ни распространены были песни Саята Новы — язык его не стал языком литературы. В этом был повинен (если можно в данном случае говорить о вине) и поэт, не смогший поднять на должную высоту всю сумму демократических вопросов, и избранное им наречие, давно потерявшее все преимущества армянского языка и не приобретшее никаких достоинств грузинского и персидского. Мелкая буржуазия страны не могла мириться со столь отчужденным наречием мещан и купеческой буржуазии Тифлиса и не помирилась. И теперь язык песен Саята Новы воспринимается как экзотика, — не ему было преодолеть грабар.
Иное — араратское наречие. Уже следующее за Абовяном поколение превосходно справилось с задачей очистки языка от провинциализмов, звукоподражательных слов, варваризмов и неблагозвучных ляпсусов, которыми так богато всякое наречие. Если для этого Назаряну приходилось прибегать к компромиссу с грабаром, то Налбандян уже не чувствовал необходимости в заимствованиях, он уже овладел внутренней пружиной образования языка. Неслыханно богатый, с истинно-азиатской пышностью использованный Абовяном в «Ранах Армении» язык араратских крестьян естественно, без давления, без шума, без большого сопротивления стал исходным источником нового армянского языка.
«Раны Армении». Этапы буржуазного сознания
Если правильна данная выше характеристика раннего демократического сознания, — а она несомненно правильна, — тогда в лице Абовяна мы имеем одного из самых примечательных ранних демократов.
Чтобы убедиться в этом, достаточно внимательно перечитать его произведения и самое значительное из них «Раны Армении», которое до сих пор еще не может дождаться беспристрастной критики.
«Национал-демократический роман, — твердят одни, — евангелие воинственного национализма, от начала до конца построенное на проповеди человеконенавистничества, поэтому мы его отвергаем».
«Это — первое изображение армянского зулума, основоположение армянского национализма, Агаси — первый армянский гайдук, родоначальник бесчисленных героев национального освобождения, фабрикацией которых позже занимались все романисты от Раффи до Агароняна. Абовян за три четверти столетия оправдал добровольческое движение и всю тактику дашнаков во время империалистической войны, поэтому мы его принимаем» — таково мнение других выступающих решительными противниками первых.
Однако, читателю нетрудно заметить, что тут нет двух точек зрения, что и приемлющие, и отвергающие Абовяна, исходят из одной и той же оценки романа. Представители обеих точек зрения считают «Раны Армении» наиболее ярким памятником национал-каннибализма, отражением идеологии агрессивной армянской буржуазии, недвусмысленно обнаружившей свое сочувствие прямой экспансии русского империализма на юге. Обе точки зрения исходят из той посылки, что армянская буржуазия, даже ранее, чем она сложилась, руководила и направляла общественную мысль в рабство к феодализму, что она начала борьбу за владычество русского самодержавия еще до того как появилась на свет как вполне определившийся класс.
Я думаю, что такая схема могла выкристаллизоваться лишь при абсолютном пренебрежении к фактам действительной истории.
Эта ошибка обусловлена совершенно необъяснимым стремлением некоторых историков расширить понятие «армянская буржуазия» до включения в него всех капиталистов-армян, где бы они ни находились, кого бы они ни эксплуатировали. Став на эту позицию, исследователь не может отказаться от соблазнительного искушения все процессы страны рассматривать под углом зрения интересов колониальной буржуазии, а все идейные явления пригонять к эволюции колониальных общин.
Эти ошибки искажают все перспективы.
Колониальная буржуазия, даже чувствующая себя принадлежащей к армянской нации, не была еще армянской буржуазией, а была частью российского купечества, английской буржуазии, турецких и персидских ростовщиков, и т. д., т. д. Она стала фактором национальным только после того, как у нее появились свои интересы внутри страны, и когда в самой стране появилась буржуазия, в союзе с которой и в меру союза с которой колониальная буржуазия могла быть с известной натяжкой названа армянской буржуазией.
Роль колониальной буржуазии огромна, конечно, но эта роль ограничивается на первых порах тем, что она выделяла из своих рядов и вытягивала из разных сословий как самой страны, так и разбросанных повсюду общин, некоторое количество людей, и подготовляла из них слой разночинной интеллигенции. К середине XIX века интеллигенция эта заняла в стране и на периферии ее все решающие культурные позиции. А колониальная буржуазия в немалой степени направляла идейные интересы этой интеллигенции.
