Берта Порозовская - Жан Кальвин. Его жизнь и реформаторская деятельность
Страдания больного были ужасны. Иногда он по несколько дней подряд не принимал пищи и только с трудом проглатывал немного воды. 10 марта совет приказал во всех церквах молиться “за здоровье господина Кальвина, находящегося в смертельной опасности”. Эта продолжительная агония тянулась почти четыре месяца. Кальвин сносил свои страдания без жалоб и даже в минуты сравнительного облегчения продолжал работать, отвечая на все увещания друзей, моливших его беречь себя для блага церкви: “Разве вы хотите, чтобы Бог, когда пошлет за мной, не застал меня за работой?”
В Пасху (2 апреля) больной велел отнести себя в церковь и принял причастие из рук Беза. В конце того же месяца он выразил желание проститься с членами совета и проповедниками, и те, узнав об этом, в полном составе по очереди явились к нему на квартиру. И тех, и других реформатор увещевал не терять мужества, несмотря ни на какие испытания, строго исполнять свои обязанности и защищать всеми силами чистоту учения. В то же время он просил у всех прощения за свои ошибки, говоря, что болезнь иногда делала его раздражительным, гневным, несправедливым.
Вся Женева с глубоким участием следила за ходом болезни своего пастыря. Семидесятишестилетний Фарель, не послушавшись Кальвина, приехал из Невшателя, чтобы увидеть его в последний раз. Беза также не отходил от его постели и с глубоким чувством описал потом его последние минуты. Смерть медленно парализовала один орган за другим. В последние дни Кальвин лишь с трудом мог бормотать слова молитвы, и только взгляд, по-прежнему живой, блестящий, говорил о том, что сознание до конца не покидало это разрушавшееся тело. Наконец 27 мая 1564 года, в 8 часов вечера, его не стало. “В этот день, – говорит Беза, – вместе с закатившимся солнцем погасло и самое блестящее светило церкви”.
Смерть Кальвина доказала неосновательность одной из многочисленных клевет, распространявшихся про него врагами. Еще 26 апреля он составил завещание, в котором отказал своим племянникам, детям своего любимого брата Антуана, свое скромное имущество, состоявшее из книг и предметов домашнего обихода и оцененное им приблизительно в 220 талеров. Несмотря на значительное содержание, назначенное ему советом, и на частые подарки его, Кальвин только с трудом сводил концы с концами. Личные его потребности были более чем скромные, но за его столом было всегда много приезжих, а кошелек всегда был открыт для нуждающихся эмигрантов. Во время своей последней болезни Кальвин даже отказался принять жалованье за последнюю треть, так как, не будучи в состоянии исполнять своих обязанностей проповедника, не считал его заслуженным. Тем не менее враги продолжали при жизни обвинять его в корыстолюбии и роскошной жизни. Однажды один знатный иностранец, проездом, постучался в двери его скромного домика. Это был Садолет. Он ожидал, по слухам, увидеть своего противника, окруженного роскошью, с толпою придворных, и был поражен, когда отворивший ему двери хилый сгорбленный человек в сильно поношенном сюртуке оказался самим “женевским папою”.
На другой день после смерти громадная толпа народа сопровождала его останки на кладбище. По желанию реформатора, выраженному в завещании, он был похоронен “обыкновенным образом”, то есть без всяких церемоний, без памятника, даже без надписи на могиле. Скоро местонахождение его могилы было забыто, и только в последнее время небольшой черный камень отмечает место, где, по некоторым предположениям, покоится прах великого женевского реформатора.
Мы указывали в предисловии, какое решающее для реформации значение имел тот момент, когда Кальвин выступил со своим учением, какая ответственная задача представлялась человеку, желавшему, при данных обстоятельствах, взять на себя роль преемника Лютера. Справился ли реформатор с этой задачей? Успехи кальвинизма при его жизни и после служат самым красноречивым ответом.
Две стороны в учении Кальвина, отмеченные нами при изложении “Христианской институции”, казалось, далеко не предвещали ему того успеха, который оно имело в действительности, даже грозили опасностью свободе и цивилизации. Подчиняя веру букве закона, замыкая жизнь в раз и навсегда установленные рамки, христианство, по Кальвину, становилось “религией книги” и вроде бы обрекало общество почти на такой же застой, как ислам. На деле оказалось совсем другое. В учении Кальвина была одна сторона, которая оказалась гораздо важнее, чем его богословские взгляды. “Это именно его политическое учение. Мысль о том, что всякая община имеет право самостоятельно заведовать своими церковными делами, перенесенная на государство, привела в своем дальнейшем развитии к идеям, проводившимся уже во второй половине XVI века последователями Кальвина – Ланге, Марниксом, Букананом и другими. Лютер, выступивший первоначально с требованием свободы совести, в конце концов отрекся от своего знамени и замкнул религию в сферу канцелярского управления. По странному на первый взгляд противоречию, Кальвин, этот мрачный фанатик, не признававший с самого начала прав мысли, уничтоживший в Женеве всякую личную свободу, положил начало широкому развитию индивидуализма, содействовал во многих странах приобретению политической независимости. Конечно, либеральные учреждения современных протестантских стран имеют более глубокие корни, чем реформация, но несомненно и то, что кальвинизм, вышедший из Женевы, оставил на них свой след и, во всяком случае, нисколько не затормозил, как лютеранство в Германии, дальнейшее политическое и умственное развитие. Во всех странах, куда проникала реформация Кальвина, она быстро соединялась с господствующими политическими течениями. Во Франции, правда, под прикрытием кальвинизма вскоре обнаружилась феодальная реакция против усиливающейся королевской власти, и уже к концу жизни реформатора (1562 год) вспыхнула первая религиозная война. Но зато кальвинизм, так быстро распространявшийся в эпоху преследований, скоро потерял поддержку народа и, несмотря на приобретенную наконец гугенотами свободу исповедания, перестал делать успехи. Однако в других странах, где религиозное движение охватило весь народ, реформация, соединившись с движением национальным, как в Голландии и Шотландии, окончательно восторжествовала над католицизмом. Освобождение Нидерландов из-под власти кровавого испанского деспота Филиппа II, основание национальной пресвитерианской церкви в Шотландии, английская революция XVII века – все эти движения совершались под знаменем кальвинизма. Наконец при Иакове I гонимые английские пуритане, приставшие к бесплодным берегам Новой Англии, положили основание Северо-Американским Соединенным Штатам. Другая сторона в учении Кальвина представлялась еще более опасной. Это догмат о предопределении. В самом деле, последователь Кальвина должен был бы рассуждать: или я избран, и тогда я спасен, что бы ни делал; или я принадлежу к числу заранее отверженных, и тогда никакие добрые дела, никакая святость жизни не спасут меня. Это было бы вполне логично. Но и в этом отношении мы замечаем совершенно противоположные результаты. Ни в жизни, ни в морали Кальвина и его последователей мы не встречаем никаких следов того практического фатализма, который кажется неизбежным следствием его теоретического учения. Догмат о предопределении, который реформатор отстаивал с особенной энергией от всех нападений, не только не подрывал проповедуемой им вместе с тем строгой нравственной Дисциплины, – он служил источником аскетизма и энергии, содействовал укреплению душ, закаляя их против всяких испытаний, наполнял их героическим энтузиазмом. Никто из верующих не сомневался в своем спасении и только старался оказаться достойным его. По словам Мишле, этот фатализм, внесенный в теологию, имел такое же действие, как первоначальное магометанство, последователи которого смело шли навстречу смерти, заранее предопределенной и потому неизбежной. “Предопределение Кальвина, – говорит знаменитый французский историк, – сделалось машиной для фабрикации мучеников... Если где-нибудь в Европе требовалась кровь и мучения, если нужен был человек для сожжения или колесования, этот человек стоял уже наготове в Женеве – он поднимался и шел на смерть, прославляя Бога и распевая псалмы...”
