Анатолий Отян - Всё Что Есть Испытаем На Свете
Я думаю, что это придумали подхалимы, показывающие, как они дорожат жизнью своих любимых руководителей. О своей службе Бутик говорил с сарказмом вроде: "Одеваю я на этих пердунов парашюты, чтобы подогнать по росту каждого подвесную систему и вижу у них в глазах такой страх, что кажется, что он сейчас наделает в штаны. А ведь я это делаю на земле. Правда, запах от них исходит такой, хоть впору противогаз одевать".
Володя на всех соревнованиях показывал неплохие результаты. В
1953 году он стал инспектором-парашютистом при ЦК ДОСААФ Украины и сразу же закончил свою карьеру.. Но это произойдёт позже. Позже я ещё расскажу о многих, а сейчас я перейду сразу в год 1958, потому что в 1957 году соревнований не было.
Закончил 1957 год с 128 прыжками. Это были прыжки ночью. Они по своему очень интересны и романтичны.
За несколько дней до ночных прыжков мы поехали в медчасть лётного училища, где прошли проверку на адаптацию зрения к темноте и свету.
Наше зрение устроено так, что после яркого света некоторое время не видит предметов в полумраке, и проходит некоторое время, чтобы глаза привыкли и стали различать то, на что взгляд направлен. У разных людей время привыкания (адаптации) разное. У некоторых оно проходит так долго, что не вкладывается в норму установленную для лётчиков и их не допускают к ночным полётам.
Проверка на адаптацию проходит следующим образом. Проверяемый вставляет голову в тёмный ящик в котором на несколько секунд включают очень яркий экран. Затем экран гаснет и появляется в одном из углов еле видимый квадрат. Через сколько секунд проверяемый назовёт в каком углу находится квадрат, будет время его адаптации.
Сначала проверку проходили пилоты и инструктора. Я проходил последним и результат проверки удивил даже проверяющего врача. – адаптация моих глаз к темноте была мгновенной. Он несколько раз перепроверял меня., но результат был неизменный.
На аэродроме из фонарей называемых "Летучая мышь", работающих на керосине, выкладывают габариты взлёта и посадки, а также обозначают место приземления парашютистов.
Прыгали мы из самолёта По-2. Парашютист сидит в передней кабине и видит как из выхлопных патрубков двигателя выскакивают сначала красные и вонючие языки пламени, но по мере увеличения оборотов цвет изменяется до синего и языки, величиной с ладонь светятся впереди на протяжении всего полёта.
При взлёте ничего не видно кроме светящихся фосфорическим светом приборов, да нескольких фонарей впереди самолёта, но по мере подъёма появляется всё больше светящихся точек. Сначала видно огоньки близлежащего села Фёдоровка, а позже открывается вид на светящийся огнями Кировоград. Летом улицы города нагреваются от солнца так, что с наступлением темноты горячие городские улицы нагревают воздух, он поднимается вверх и искажает свет от освещения города и к самолёту он приходит в виде мелькающих, переливающихся огоньков, иногда разноцветных. Это зачаровывающее зрелище, Фата Моргана от которого я не могу никогда оторвать глаз, подлетая к большим городам. Потом, когда самолёт взял курс на выброску, необходимость заставляет смотреть только на площадку приземления и видишь одни только светящиеся точки фонарей.
Отделившись от самолёта в темноту, что само по себе вызывает чувство неизвестности, ждёшь раскрытия парашюта и наполнения купола воздухом. Пытаешься осмотреть купол, и если ночь лунная, его ещё можно увидеть, а в тёмную ночь вспоминаешь о карманном фонарике, являющимся атрибутом ночных прыжков и освещаешь ним купол.
Самое опасное в ночных прыжках – приземления. Если приземляешься рядом с фонарями, то нет ничего сложного приготовиться к приземлению, а если ошибся в расчёте и приземляешься далеко от огней, то земля приходит неожиданно и вовремя не приготовиться, то можно травмироваться и очень сильно. И ещё опасно то, что можешь приземлиться на какое-то препятствие. Я однажды приземлился на границе аэродрома рядом с пограничными, высотой сантиметров 30, заострёнными и покрашенными столбиками представил себе чтобы было бы, если бы я или кто другой приземлился на этот кол или упал бы на него грудью. По моему предложению начальник немедленно дал команду их убрать.
Ночные прыжки мне очень нравились. Они совмещались с тренировкой пилотов летать ночью и у нас появлялось время для отдых после рабочего дня и для того, чтобы пойти на бахчу за арбузами.
Сорвать. на колхозном поле или на бахче – баштане кукурузных початков – кочанов, как говорят на Украине, или несколько арбузов, не считалось в моральном смысле воровством. Вот и пошли мы с Таей
Пекарь, захватив парашютные сумки, на колхозный баштан, граничащий с аэродромом за арбузами. Выбирая на ощупь арбузы покрупнее, мы бродили по баштану, пока чуть не наступили на спящего сторожа. Он, наверное, был пьян, потому что мы вели себя не совсем осторожно, а после встречи с ним, вообще, перестали осторожничать и, включив фонарик, быстро выбрали самых спелых арбузов. В тот день мы сделали по одному прыжку, а на следующий день, 5 сентября!957 года, я задержался долго на работе и не успел к отправлению машины из аэроклуба и пошёл на городской автобус, который довёз меня до
Бобринецкого шоссе. Водители не останавливали ночью попутным пассажирам, но здесь начинался большой подъём и скорость заметно падала. Воспользовавшись этим, я догнал грузовик, ухватился за задний борт и залез в кузов. Проехав километров 15, машина повернула налево и остальные 6 или 7 километров я шёл пешком. Ночь была абсолютно тёмная и мне приходилось внимательно ступать, чтобы не очутиться в кювете. Когда я свернул на "военно-грузинскую" дорогу, названную так по имени работника клуба Георгия Новеича Гвамберидзе, или просто Новича, строившего эту дорогу, до аэродрома оставалось два с половиной километра и самолёт уже был слышен, я заметил, что стало чуть светлее, хотя луна не светила. Я увидел на небе красноватое свечение с синевато белесыми подёргивающимися полосами.
Оно становилось всё ярче и переливаясь образовывало какой-то мифический занавес. На душе стало как-то тревожно и даже страх начал пробиваться под кожу. Страх порождала новизна и неизвестность этого явления. Пришли мысли об Хиросиме, атомной бомбе. Но постепенно страх прошёл, уступив место интересу, и я, задрав голову вверх, несколько раз спотыкался. Всё это продолжалось не мене полчаса. Но вдруг резко начало мелькать, задёргалось и враз погасло, выключенное чьей-то волшебной рукой.
В полной темноте я добрался до аэродрома, где все свободные от полётов обсуждали это явление. Приземлившийся на ПО-2 Боря Киркин говорил, что он пытался долететь до "светящегося" облака", но набрав высоту более двух тысяч метров, видел, что до него ещё далеко.
