Юрий Сафронов - Дневник Верховского
Обеспокоенность королевича Александра возникшей ситуацией вполне объяснима. Штрандман вспоминал, что после вручения Сербии заведомо невыполнимого австрийского ультиматума, королевич Александр говорил, если бы он находился на месте австрийцев, тогда и он сам (учитывая их злобу и ненависть к Сербии, и то что Сербия одинока и слаба) поступил бы так же{157}… Отсюда можно сделать вывод, что королевич не оправдывал деятельность заговорщиков, приведших Сербию к роковой черте. Нельзя исключать, что именно тогда у королевича и могла зародиться мысль ликвидировать «Черную руку», члены которой, как говорится, заигрались…
Известно последнее довоенное донесение В.А. Артамонова от 3(16) июня 1914 года в Главное управление Генерального штаба, ясно свидетельствующее о правильном понимании им военно-политической обстановки: «После трех кампаний Сербия истощена материально и в финансовом отношении, поэтому всякого рода осложнения, и тем более военные действия для нее крайне нежелательны…»{158}.
Отправляясь в субботу 6 (19) июня (накануне Св. Троицы) на лечение и отдых в Швейцарию, Артамонов взял с Верховского обещание сообщать ему новости (т.е. писать письма), но получил от него единственное письмо, отправленное за три дня до австрийского ультиматума — 7 (20) июля 1914 года и полученное два дня спустя. Письмо было успокоительное… Обстановка в Белграде была спокойная, опасностей не предвиделось, и, следовательно, Артамонов мог продолжать свой отдых. Больше писем от Верховского он не получал. По возвращении Артамонова в Белград выяснилось, что Верховский после вручения Сербии австрийского ультиматума все-таки послал Артамонову три (!) телеграммы, которые тот по непонятным причинам не получил.
Обратимся к документам. К младшему Артамонову (Николаю Викторовичу) перешел архив отца, с частью которого был ознакомлен академик Ю.А. Писарев. В 1988 году Писарев получил от проживавшего в Южной Калифорнии (США) Н.В. Артамонова письмо, в котором тот любезно предоставил ряд ценных документов и сообщил отдельные подробности, которые позволили академику переосмыслить некоторые важные аспекты своих предыдущих работ.
Отвечая на нападки, идущие со всех сторон на его отца, атташе В.А. Артамонова, Николай Артамонов написал весьма интересное письмо Ю.А. Писареву:
«30 сентября 1988 г.
Многоуважаемый профессор Юрий Алексеевич!
Уже много лет, как я все собираюсь Вам написать. Хотя я не читаю «Новую и новейшую историю», приятель прислал мне копию номера от сентября—октября 1970 г., в котором была помещена Ваша монография о Сараевском убийстве, явившемся предлогом для Первой мировой войны. Дело в том, что я младший сын генерала Виктора Алексеевича Артамонова. Я хочу выразить Вам благодарность, что Вы этой статьей разогнали облако, которое висело над моим отцом. Как Вы хорошо знаете, его обвиняли в том, что он был причастен к этому убийству, хотя он опровергал своё участие в этом деле. Но многие, кому это было на руку, выражали сомнение или даже больше. Ваша же статья очень обоснованно опровергает эту версию и доказывает, что России совершенно не нужен был такой инцидент, а отец всегда действовал в ее интересах.
Откладывал я Вам написать по той причине, что находил, что момент может быть для Вас неподходящий. Теперь много меняется, к тому лее мне 80 лет, и мое здоровье могло быть лучше.
Вдобавок к Вашей статье, я хочу рассказать о малом событии, Вам неизвестном. Оно указывает на то, что в те времена “noblesseoblige”[9] не было пустым звуком.
Еще раз перед покушением в Сараеве мой отец, который в то время очень много работал и знал, что готовится война, о чем он и предупреждал Петербург, однажды, будучи в ванной, упал в обморок. После настояний взять отпуск он с моей матерью и старшим братом Михаилом, который был в отпуску из Киевского кадетского корпуса, отправились в Швейцарию.
Я же с гувернанткой Бетен остался в Белграде у американского консула, пока мы не поехали в Абацию (теперь Опатия), где и встретились вместе. В конце июля отец получил телеграмму, вследствие которой мы побросали вещи в Абации (после войны мы их получили обратно) и через Аграм (теперь Загреб) поездом выехали в Белград. В Землин (теперь Земун) мы прибыли после того, как Австрия объявила войну Сербии. Сообщения с Белградом прекратились, а единственный железнодорожный мост вот-вот должен был быть взорван. Мы также ожидали, что Россия вступит в защиту Сербии и тогда австрийские власти смогут нас интернировать.
В то время немецким посланником в Белграде был граф фон Шпее (Spee), брат адмирала Максимилиана фон Шпее, погибшего в 1914 г. при морском бое с английским флотом в Южной Атлантике. Узнав, что отец с семьёй в Землине и не может перебраться в Белград, посол прислал посольскую моторную лодку, дабы переправить нас через Дунай.
В тот лее день отец ушёл с сербской армией, а мать, брат, Бетен и я оставались еще три дня в Белграде, после чего король Петр прислал за нами дворцовые экипажи, довезшие нас до Авалы, где нас ждал его вагон, в котором мы отправились в Россию. Отец же остался в Сербии, находясь с королевичем Александром в Корфу и Салониках.
То, о чем Вы пишете на стр. 56, действительно, неправдоподобно. Окна столовой в посольстве (я там часто бывал и до, и после войны) выходили на широкий балкон со стороны сада, а не на улицу. Сад круто спускался к службам, и балкон получался на втором этаже. В саду могли только быть служащие посольства, и то, так как день был воскресный, сомнительно, чтобы там вообще кто-то был. Поэтому «звон бокалов» — явно выдумка.
Отец умер в 1942 г. от последствий немецкой бомбардировки. Василий Штрандман умер или в конце 60-х, или в начале 70-х годов в Вашингтоне. Посылаю Вам фотографию, снятую в Белграде уже после окончания войны. На первом плане отец, за ним улыбается полковник Лазаревич, который его заменил, так как отец служил в историческом отделе сербского военного штаба, а в цилиндре Василий Штрандман. Сербского генерала я не узнаю.
Так как прошло много лет по выходе Вашей статьи и я не знаю, получите ли Вы это письмо, то буду очень рад узнать о получении.
С полным почтением,
Николай Артамонов»{159}
В.Н. Штрандман в своих воспоминаниях отмечал, что и Гартвиг советовал Артамонову не прекращать своего отпуска; это видно из письма посланника от 8 (21) июля, посланного за два дня до его кончины{160}.
