Марк Рейтман - Русский успех. Очерки о россиянах, добившихся успеха в США
Нужно признать, что английский текст романа превосходен; русский (позднее Набоков сам перевел роман на этот язык) – несколько беднее. Ведь Набоков ко времени его создания уже 45 лет был вдали от русской языковой среды. Если расценивать нравственный посыл романа, то автор всегда отрицал роль литературы как проводника нравственных норм, но не в отношении «Лолиты»: это свое произведение Набоков считал высокоморальным. Сам герой щедр на осуждение себя же за безнравственность. Так или иначе, этот роман, наверное, лишил Набокова всяких надежд на Нобелевскую премию, что оставило в душе автора глубокий осадок: он уничижительно отозвался о каждом в отдельности из русских литературных «нобелевцах», кого успел застать. В то же время, скажем, обруганный им Солженицын отозвался о «Лолите» одобрительно (судя по мемуарам Л. Григорьяна).
Роман имел бешеный успех у самой широкой публики, но его до сих пор нет в американских публичных библиотеках, хотя поставленные им рекорды откровенности сексуальных сцен, если они и были, продержались недолго – современная литература быстро ушла далеко вперед. Роман был опубликован впервые во Франции и сразу же объявлен там порнографическим. Американское издание вышло только через три года, что дало неплохой заработок перекупщикам. За это время вышло много других книг, не менее скандальных, что отчасти понизило бдительность университетского начальства: Набокова из университета не выгнали. Да и профессорское жалование выглядело жалким рядом с гонораром за «Лолиту». А впереди еще была экранизация, хотя сценарий Набокова и был отвергнут маститым кинорежиссером Стэнли Кубриком. Пленка тогда еще не терпела то, что уже могла снести бумага; да и пресловутая специфика кино…
Набокову пришлось много раз возвращаться к роману, оправдываться, извиняться. Но исходный текст, который вынашивался столько лет, появился еще и поразительно во время: публика уже созрела для его восприятия и американские писатели не сумели к этому моменту создать адекватные опусы. Конечно, когда Набокова «распробовали», почти всем стало ясно, что он заслуживал внимания и без «порнографического» орнамента. А это и есть самая убедительная реабилитация последнего.
Как и в случае Достоевского, всех весьма интриговал вопрос о том, как соотносится описанный образ жизни Гумберта с личным опытом писателя. В ответ можно только сказать, что пуританизм университетских кампусов в 50-е гг. был таким, что человек, который за вечер выпивал рюмку сухого, уже не считался непьющим – для этого нужно пить только пепси. Писатель был далек от богемной среды, прожил всю жизнь с женой Верой, которой посвятил большинство своих книг. И вообще если бы до слуха влиятельных протестантов докатилось, что некто в кампусе живет с несовершеннолетней (а в маленьком городке все знали все обо всех), Набоков вылетел бы из университета моментально; недаром недруги до сих пор пеняют подобный грех одному историческому деятелю, хотя основания более чем зыбки.
Но половые извращения, не как норма поведения, а как стимулятор воображения, после «Лолиты» набрали силу. В романе «Ада», вышедшем после «Лолиты», возлюбленная героя романа приходится ему сестрой.
«Набоковедение», когда в него включилась несметная армия американских филологов, стало необъятным. «Ада», «Бледный огонь», «Пнин», «Посмотри на Арлекина!» и в особенности «Лолита» стали объектом тысяч книг, статей, эссе, рассуждений на тему, курсовых и дипломных работ, поисков тайных побуждений автора и даже… кроссвордов! Уже изучены вся подноготная Гумберта, разоблачена вся ложь, которую он якобы внес в свой дневник, добыта вся квинтэссенция его поступков. «Я, наверное, останусь в памяти как автор „Лолиты“» – писал Набоков с оттенком сожаления, хотя и никогда не отказываясь от романа.
Писателю неуютно жилось на свете. Индивидуалист, не способный ни к какому политическому единению, он был далек от монархической эмиграции едва ли не более, чем от большевиков, которых ненавидел. В предисловии к изданию «Лолиты» на русском языке Набоков сетовал на то, что никогда не будет прочтен советским читателем, а что читатель из советского сможет снова превратиться в русского, на это государственного провидения Набокова не хватало – слишком мало его занимали вопросы политики. Теперь Набоков обрел русского читателя и русский читатель получил в добротной американской упаковке одного из самых затейливых и изобретательных авторов нашего века.
Судьбы Алисы Розен и Эйн Рэнд
История есть смертельная схватка личности и коллектива.
Эйн Рэнд
Фармацевтам разрешалось жить вне черты оседлости. Поэтому у аптекаря Розенбаума дочь Алиса в 1905 г. и родилась не где-нибудь, а в Петербурге. По окончании гимназии в 1920-м году некрасивая, но привлекательная своей необычностью девушка поступила на исторический факультет Петроградского университета, где в одни годы с ней учился и Г. Гамов. Следовательно, ей пришлось пережить те же невзгоды, что и физику. Они, конечно, ничего не знали друг о друге, но историков как работников идеологического фронта обрабатывали особенно ревностно. Однако, если от Гамова коммунистическая пропаганда отскакивала, как горох, выдаваемый по карточкам одного и того же образца Алиса «воспринимала все изучаемое со знаком минус»: что предлагалось любить – ненавидела, что обязывали ненавидеть любила.
Среди ее преподавателей были серьезные историки, но выделялся философ, профессор Н.О. Лосский, специалист по философии Платона, знаток древнегреческой мысли. Он-то и заложил в увлекшуюся им девушку принципы рациональной организации общества, преподал азы ницшеанства. О романе Алисы с пятидесятилетним профессором мы знаем с ее же слов, хотя некоторые считают его лишь плодом хорошо развитого женского воображения.
Окончание университета прошло драматически: ее едва не «вычистили» как буржуазный элемент. Но возобладал принцип рациональности: она была уже выпускницей университета и обязана была отработать деньги, потраченные на ее образование.
Еще до окончания работа, которую Алиса, совершенно естественно возненавидела. Она должна водить экскурсантов по Петропавловской крепости. Это лишь разогрело давно теплившееся в ней презрение к безликой людской массе, которая неспособна преодолеть натуральный конформизм, труслива и жалка, которая боится смерти и оттого безоглядно верит во всякую чушь, лишь бы эта чушь отвлекала от неизбежной перспективы. А чушь эта имеет две главных разновидности. Это коммунизм, который учит, что главное – это «родное» государство, а все остальное подчиняется его нуждам. И это религия, согласно которой все во власти ненасытного и злобного существа, которое называется Богом. Таким образом устанавливалась общность коммунизма и религии.
