Георгий Калиняк - Герой советского времени: история рабочего
Это вам, фрицы, не сорок первый год, когда мы с пятью патронами и штыками наперевес, с еще не до конца растерянной верой в пролетарскую солидарность шли на ваши пулеметы и автоматы.
Вспоминаю: ночью мы копали траншею. Противник заметил движение и начал бить дивизионом по площади, где мы работали. Снаряды с воем, выворачивающим нутро, ложились вокруг нас. Нужно было где-то укрыться, а укрытий поблизости не было. И тогда мы кинулись к подбитому танку, который стоял на нейтральной полосе метрах в семидесяти. Под танком была вырыта приличная нора, в которой мы спасались от смерти. Вот и теперь, оказавшись в надежном укрытии, мы со стороны могли наблюдать, как бушует безумство [смерти] на месте нашей работы.
22На восьмой день боя от роты осталось три десятка человек. Нами уже командовал старший сержант. Офицеры вышли из строя.
В начале боя нас поддерживала батарея полковых пушек-сорокапяток. Еще вчера утром от батареи оставалось одно орудие. В полдень и последнюю пушку подбил немецкий «тигр». Каждый день часов в одиннадцать утра «тигр» вылезал на нейтральную полосу и минут двадцать вел огонь из своего длиннющего орудия по нашим траншеям, а затем уползал в свое логово. Лобовая броня «тигра» сто миллиметров. Ее не берут снаряды дивизионных пушек калибра 76 миллиметров. Вот и сегодня «тигр», не торопясь, начал выползать на облюбованную позицию. И вдруг из нашей траншеи ему навстречу пополз солдат. Это был Ваня Смирнов, тихий, белобрысый, стеснительный паренек. Он полз по канавке, которая шла от нас к немцам. Видимо, за семь дней безнаказанного разбоя немецкие танкисты перестали обращать внимание на нейтральную полосу, потому что Смирнов беспрепятственно дополз почти до самого танка. Мы видели как, приподнявшись, Ваня бросил противотанковую гранату под гусеницу «тигра». Танк дернулся и замер. А Ваня еще бросил бутылку с зажигательной смесью на корму танка. По броне побежали огоньки, и повалил дым. Танкисты стали выскакивать из танка, но их резал из автомата Смирнов. От огня, полыхавшего в танке, взорвались боеприпасы. Взрыв отбросил башню «тигра», а остальное еще долго дымило и воняло на нейтральной полосе.
Смирнов благополучно вернулся обратно. Он был награжден орденом Отечественной войны второй степени.
В бою тяжелых испытаний достается на всех. Но самая тяжелая доля раненым. Вспоминаю солдата, которого я обнаружил на пятый день боя. У него были перебиты ноги, рука и еще был ряд ранений на теле. Уже после боя я в санчасти полка узнал, что у него было больше десяти ран. Я увидел его в воронке, из которой он не мог выбраться, хотя и заполз туда. От июльской жары на нем уже стали загнивать раны, и шел тяжелый запах. Пришлось завернуть [его] в плащ-палатку и тащить на спине, до пмп[54], который находился метрах в 800–900.
Это был тяжелый труд и мучительный для нас двоих. Через [каждые] двадцать-тридцать метров приходилось бросаться на землю – вокруг начинали рваться снаряды. В дыму и пыли мы пережидали артиллерийский налет и двигались дальше, чтобы через несколько десятков метров снова приклониться к земле. Так, со скоростью черепахи я, кажется, тащился целую вечность. За эти бесконечные часы нас не раз могло накрыть прямым попаданием снаряда. Приходилось быть фаталистом. Ведь еще не изобрели непробиваемый зонтик. Сдав свою ношу медикам, я вышел из землянки и свалился у входа. Прошла не одна минута, пока я пришел в себя. За эти часы я так был занят изнурительной работой, что мне не оставалось времени праздновать труса. Просто временно я потерял страх и поэтому был уверен, что останусь жив с моим страдающим раненым. Но теперь, вспоминая прошлое, я его переживаю с содроганием.
В один из дней я встретился с раненым, передвигающимся на четвереньках. У него были повреждены ступни ног, и он не мог на них наступать. Вот он и полз на руках и коленях. Я хотел ему помочь, но он решительно отказался от моей помощи и посоветовал: «Ты помоги кому-нибудь другому, а я уже сам доползу». А ползти ему еще оставалось метров шестьсот.
Однажды мне попался и такой раненый. Как только начинали рваться снаряды, мой подопечный начинал истерически кричать: «Спрячь мне голову, спрячь мне голову!» Куда я мог спрятать его голову, если лежал с ним рядом, уткнувшись носом в землю, и нечем было дышать от взрывчатки. Сначала мне было смешно слышать эти причитания. Но они повторялись так часто, что наконец [они] мне надоели. И я заорал на солдата и пригрозил бросить его, и пусть он добирается к медикам, как хочет, если не прекратит свои вопли. К этому я добавил несколько просоленных фраз, обычно не употребляемых в медицине, но применяемых широко в народной терапии. Наверно, солдат правильно понял меня и мое милосердие. Так как в дальнейшем совместном путешествии он молча переносил выпавшие на нашу долю тяготы.
Дожили ли эти солдаты и другие, которым я помогал, до Победы? Ведь впереди еще оставалось два года войны. Но я очень хочу верить, что этот желанный день они встретили здоровыми, и, будучи ветеранами, успешно воюют со своими внуками.
Часто думаю, если я, здоровый мужик, так изматывался, помогая раненому, то как работали наши девушки-сестрички, вытаскивая из пекла солдат, чуть ли не вдвое тяжелее себя.
Вспоминаю Зою Коваленко из санроты. Это была маленькая девушка, которую так и звали Зоя-маленькая. В один из боев ее контузило, и она три дня непрерывно дергала головой и мигала глазами. Как она стала бояться каждого снаряда, эта маленькая сестричка! Но она не ушла в тыл, а продолжала делать свою милосердную работу. Через несколько дней все прошло, и она даже подшучивала над своими страхами. В марте 1944 года в лесу под Нарвой бродячая группа фрицев наткнулась на палатку с ранеными, которых опекала Зоя. Она встала на защиту раненых и была буквально изрешечена автоматами этих гадов.
Много за войну погибло сестричек, телеграфисток, радисток и девушек других специальностей. Только в нашем полку из 54 девушек, начавших войну, до Победы дожили 5 человек.
Вечная вам память погибшие сестрички, наши боевые подруги!
Горячие боевые дни под Арбузово подогревались жгучими лучами июльского солнца, которое беспощадно припекало во все свои градусы. Душные ночи не приносили прохладу. Хотелось пить, но воды не было. В некоторых [воронках] скапливалась желтая торфяная вода, но мы ее не пили. К тому же часто в воронке лежали останки погибшего солдата. Обычно я ожидал ночь. Тогда пробирался к Неве, где пил сладкую, прохладную невскую воду. У берега из воды торчали башни утонувших танков, погибших еще во время боев на Невском Пятачке. Иногда на мелководье прибивало течением и волнами погибших товарищей.
