Руфь Рома - Повесть и рассказы
— Без цепей нельзя, — говорил он спокойно, хотя офицер настаивал, кричал, даже делал вид, что берется за оружие. — Ну что вы грозитесь? — лениво сердился шофер. — Без цепей вниз ехать нельзя: спуск крутой. Поедем на стоячих колесах. Я же всем артистам шеи посворачиваю.
— Мы должны быть в двадцать один ноль-ноль там. Кровь из носу.
— Будем. Не спешите. В ноль-ноль. А крови из носу — этого я не допущу. И кверху колесами ездить я не привык.
— Вы слышите? — вмешался Аркадий. — Василий Иванович не привык ездить кверху колесами. По правде сказать, я тоже. Это все-таки аргумент.
— Но там для всего театра ужин приготовлен. Начальник приказал прибыть вовремя. Ужин же остынет, — горевал провожающий.
— Главное, чтобы было кому есть ужин. Переждем до утра погоду. Можно и утром поужинать.
Рассвело сразу, как всегда на юге. Яркое солнце быстро растопило снег, и автобус осторожно, как бы нюхая крутую влажную дорогу, стал спускаться на ту сторону Михайловского перевала.
Оказалось, что, пока мы стояли на горе, ночью был налет на Геленджик и дом, приготовленный для нашего ночлега, начисто снесло вражеской бомбой.
Из-за этого опоздания все наше расписание передвинулось, и мы также «опоздали» к выступлению на передовой — Кабардинке, где днем снаряд попал в эстраду, на которой мы должны были в это время играть спектакль.
В тот день, о котором я хочу рассказать, мы выступали на Черноморской базе подплава.
Спектакль шел вяло. Райкин, как всегда, играл в полную силу, но подводники сидели тихо, мало смеялись, было молчаливы и подавленны. Мы искали причину такой непривычной реакции, считали, что, очевидно, играем хуже, стали «нажимать», на ходу перестраивать программу. Ничего не помогало. К концу спектакля в зале возник какой-то шумок, движение, кто-то вышел из задних рядов, потом, пригнувшись, начали выходить и из передних.
Огорченные, мы закончили спектакль, не понимая, в чем дело.
Внезапно за кулисы вбежал молодой матрос. Лицо его сияло.
— Ребята! — закричал он нам с порога. — Лодка вернулась! А мы их уже было похоронили, можно сказать, оплакали. Четверо суток ни слуху ни духу. А они вернулись! Живые! Целые!
Мы, не разгримировавшись, как были, выбежали к морю. Там моряки молча обнимали, передавая из рук в руки, своих вернувшихся товарищей. Одного быстро пронесли на носилках.
Мы были потрясены этим зрелищем и стояли кучкой, еле сдерживая слезы.
Начальник базы подплава, крупный, полный человек, фамилия его была, по-моему, Гус, подошел к нам.
— Товарищи, — сказал он, — вот у нас какая радость! Под водой чинили лодку, на последнем дыхании. Ну, это ж молодцы! Потопили два вражеских транспорта, а потом и их зацепило глубинной бомбой. К вам, товарищ Райкин, и ко всем вам просьба, товарищи: сыграйте им снова. Для них. Сейчас они побреются, чаю выпьют, а? Хотят смотреть. Да и мы все еще раз посмотрим. Ведь, по правде сказать, нам глаза застило. Не до того было.
Мы побежали за кулисы, чтобы снова начать спектакль.
Зал быстро заполнился, и все стали терпеливо ждать прихода товарищей. Они вошли один за другим, смущенные и улыбающиеся.
— Ура-а-а-а! — стоя, кричала наша публика. И мы кричали тоже.
Что это был за спектакль! Что за радость была играть его!
В первом ряду сидела команда вернувшейся подлодки. Изжелта-бледные матросы хохотали, и с ними хохотал, качаясь, весь зал.
А Райкин вспоминал все новые и новые свои сценки, монологи, песенки, стараясь развеселить людей, которые победили смерть.
1968
ОДНА ИЗ ДОРОГ
Двадцатого утром выехали из Омска в девять часов утра на четырех такси, в которых разместились актеры, автобусе и грузовой машине, которая везла декорации. Ехали мы за 170 км от Омска в «Русскую Поляну», центр целой группы совхозов, расположившихся на целине. Я ехала в машине, где сидели Новиков, Наташа — помреж, и Райкин — рядом с шофером. Наш шофер, остроглазый, приземистый человек в соломенной шляпе, оглядел нас быстрым внимательным взглядом и сказал:
— Ну, теперь хорошо поедем, только бы дождя не было, а то у меня покрышки совсем лысые — менять надо. Да тут и на новых покрышках в дождь не проедешь.
На последнем его слове ветровое стекло было забрызгано первыми каплями дождя, который начал настойчиво размачивать дорогу. Вступил в действие «закон стервозности» — этот неписаный закон, который знаком всем. Вот вы ждете автобуса, вы очень спешите, а его все нет и нет. Тогда вы решаете идти пешком; когда вы отходите, приходит автобус, вы бежите обратно, но он трогается. Вы приезжаете на юг в дождь и холод, а за день до вашего приезда кончился чудесный солнечный месяц.
Вот этот самый закон начал действовать еще с 15 августа, когда мы должны были в восемь утра уехать на целину, а накануне профессор нашел у Райкина крупозное воспаление легких и уложил его на пятый день в постель. Итак, мы выехали на целину 20-го. Мы волновались, будет ли все понятно колхозному зрителю и не придется ли менять программу ко второму спектаклю.
Дождь капал все настойчивее и упорно размачивал дорогу. Наш шофер, «фермер из Оклахомы», как мы его назвали, внезапно заговорил. Сначала он дружески предупредил, что напрасно мы думаем, что на целине будут с неба падать манны небесные. Мы его успокоили, заметив, что ничего подобного и не ждем. Помолчав, он рассказал нам, что он потомок поляков, высланных из Польши еще в прошлом веке за восстание.
— А сам я коренной сибиряк — они меня тут и родили. Вот, черт возьми, все сыплет и сыплет, — уж пролил бы сразу, а то только так, скоро вальс затанцуем. — Видимо испытывая потребность поделиться волновавшими его заботами, он рассказал нам о своих двух сыновьях: — Один вырос не знаем как — тихо, без лупки, сам сидит за своим столом, занимается и из школы пятерки носит. Сейчас в институте на втором курсе. Завтра должен из Москвы приехать. А второй — черт его знает в кого, и луплю его, и по-хорошему — ничего не помогает. Учительница в школу вызывает, такого наговорит — хоть стой, хоть падай!.. Ну, в кого он такой? А врет! Ну просто не знаю, чего с ним делать. Уж и мать ему говорит: побереги хоть свою шкуру, ведь никаких нерв не хватает тебя драть, — не помогает. Такой врун, такой хитрюга, ловчила… Ой, товарищи, не поворотить ли нам обратно, пока не поздно, — глядите, чего с дорогой делается!..
Но мы твердо решили ехать вперед.
— Ну, тогда, как говорится, бог по дороге, а черт стороной, съезжаем с профиля на обочину.
Действительно, по шоссе ехать стало невозможно. Машины виляли, скользили, мотались из стороны в сторону, и можно было легко свалиться в кювет. Кое-как через шесть часов добрались до клуба. Там уже тревожились, думая, что мы повернули обратно. Немного отдохнув, мы начали спектакль. Народу было полно, а к окнам прилипли расплющенные носы ребят.
