Михаил Демин - Таежный бродяга
Роясь в карманах — в поисках мелочи — я вдруг нащупал смятый, скомканный конверт.
Это было письмо, врученное мне Юрой в Москве, на вокзале. Я спрятал его впопыхах, а потом забыл о нем, запамятовал… И теперь — с любопытством разглядывал его.
Адресовано оно было некоему Владимиру Шарору, проживающему в Иркутске. Автор письма — Поженян — просил посодействовать молодому, начинающему (московскому!) поэту… Тогда, на вокзале, Юра сказал мне: "Хочешь, отправь по почте, хочешь — явись по адресу сам. Во всяком случае, в Сибири у тебя, считай, уже есть зацепочка".
И тотчас же я подумал:
"А что? Может, и в самом деле, стоит — явиться по адресу? Это ведь и вправду «зацепочка». А если уж зацепляться — то по-деловому, по-настоящему… Попытаюсь еще раз — рискну! Вдруг там-то все и получится? Тем более, что и поезд идет туда же, по адресу, прямо в Иркутск!"
Проводник еще не ушел — сгребал с полок постельное белье… Я сказал, вертя в пальцах письмо:
— Послушай, браток. Мне вообще-то слезать надо было здесь, но я передумал. Хочу — до Иркутска… Теперь — как быть с билетом? Научи! Деньги есть.
— Научить можно… — Проводник задумчиво поскреб шерсть на подбородке. — О чем разговор? Побудешь у меня, в служебном купе — и все дела! Ну, конечно, подбросишь сколько-нибудь… Да я дорого не возьму. Сойдемся. — Он мигнул глазом. — Лады?
— Что ж, — сказал я, — лады…
— Тогда держи ключ.
Он протянул мне вагонный ключ — трехгранную поездную отмычку. И потом добавил скороговоркой:
— Там у меня уже есть одна пассажирочка… — Корявое, щетинистое его лицо внезапно расплылось и перекосилось в сумасшедшей ухмылке. — Но она до Тайшета едет. Это недалеко — ночью сойдет. Тогда уж отоспишься. А пока потеснитесь как-нибудь… Ну, да ничего! Ты, я думаю, в обиде не будешь.
И когда я, подхватив вещи (рюкзак с книгами и чемодан), пошагал вдоль вагона, он крикнул вдогонку:
— Только дверь, смотри, открытой не оставляй, ни на секунду! Как взойдешь в помещение — запирайся сразу! Понял?
Я кивнул. Но, в общем, не понял… Что это еще за конспирация? — подумал я недоуменно. И понял все, уяснил лишь потом, когда взошел в каморку проводника.
* * *Там было душно и полутемно (горела одна ночная лампочка). На откидном столике мутно поблескивали бутылки. И пахло спиртом и табаком, и еще чем-то — приторным, сладковатым.
Едва я запер за собою дверь, женский сонливый протяжливый голос проговорил:
— Ну, чего, ну, чего? Невтерпеж, что ли? Ох, мужики, беда с вами. А я было вздремнуть собралась…
Я обернулся на голос. И только сейчас — в полумраке — разглядел "пассажирочку".
Она сидела на верхней полке, в углу, — подтянув колени к подбородку и небрежно прикрывшись кончиком простыни. Отсюда, снизу, мне была видна голая, стройная ее нога, округлая линия бедра и — выглядывающая из-за простыни — небольшая, острая грудь, чуть подрагивающая от хода поезда.
"Ого! — изумился я, — вот так служебное купе!"
И пробормотал оторопело:
— Здравствуйте…
— Здравствуй, — сказала она. — Ты кто? Что-то я тебя не знаю.
Она наклонилась, разглядывая меня — уперлась ладонями в край вагонной полки. Теперь она стояла на четвереньках. Простыня сползла с нее, соскользнула — и вид у «пассажирочки» был занятный…
— Ты из поездной бригады? — спросила она.
— Нет, просто — пассажир. Мы тут договорились с проводником…
— А-а-а, — протянула она. И потом: — Ну, что ж. Если договорились… Чем ты хуже других? Пошарь-ка там, на столике, может, что-нибудь осталось в бутылках?
Я пошарил. В одной из бутылок было еще водки — на треть. Я разлил ее по стаканам; подал один «пассажирочке», другой — принял сам.
Выпив и помолчав немного, она сказала:
— Ладно… Лезь сюда, мостись! Раз уж всем — так всем… Давай. Только — быстро! Быстро!
— Но… чего ж торопиться-то? — отозвался я, в полной растерянности, не зная, собственно, — что говорить.
— А чего ж тянуть? Давай! Или я, что ль, не нравлюсь?
Я старался эти дни не думать о Наташе… Но тут поневоле подумал. И первая мысль была — мстительная. "Все вы — такие! Все такие! Все…" А вслед за этим пришла новая мысль: стало жалко себя. Я загрустил безотчетно.
Вытряс изо всех бутылок остатки — слил в стакан и выпил залпом. И уселся у столика, пригорюнясь.
Стало жалко себя. И отчего-то вдруг — и Наташку. Да и эту пьяную дуреху — тоже.
— Тебя хоть как зовут? — спросил я.
— Людмила. А — тебя?
— Михаил.
— Ну, вот и познакомились, — закуривая, сказала она.
— Н-да… А скажи-ка… Ты что же, все время — вот так?..
— Да почти, — кивнула она беззаботно.
— Со всеми?
— Ну — кто придет…
Была она молода (лет двадцати пяти — не больше) и очень недурна собою, с прямыми белыми волосами, со вздернутым носиком и крупным пухлым ртом. Немного портила ее только общая печать усталости — некоторая одутловатость лица, синие тени под глазами.
— Утомилась, наверно? — посочувствовал я, все-таки — нелегко…
— Да нет, ничего, — лениво, с хрипотцою, ответила Людмила, — даже как-то забавно… такое приключение! Будет хотя бы что вспомнить на старости.
И загасив окурок — потянулась, зевнула звучно.
— Одна только беда: выспаться, кобели, не дают. Только задремлешь — кто-то сразу наваливается. Среди ночи проснешься — тебе уже ноги в потолок задирают… Прямо — смех! — При этих словах она улыбнулась медленно, и была в ее улыбке какая-то наивная, непобедимая, первобытная простота. — Я всю дорогу так и пролежала — ногами в потолок…
— А ты откуда едешь-то?
— Да из Москвы.
— И куда же?
— В Тайшет.
— По работе?
— Да нет… к мужу. Домой.
— К мужу? Вот как! — Я удивленно поднял брови. Хотел еще сказать, но — сдержался, промолчал. В конце концов, что ж… Бывает, очевидно, и так… В безумном этом мире — чего только не случается!
Все же, погодя, я спросил — с осторожностью:
— Он кто же — твой муж?
— Лейтенант.
— Служит, что ли, в Тайшете?
— Ну, да. В местном управлении.
— Это в каком же управлении — в лагерном?
— Ага, — сказала она. — Он у меня — чекист. Так мы толковали какое-то время. И я узнал ее жизнь. И эту — вагонную — историю. Суть ее вот в чем: возвращаясь из отпуска, с Юга, Люда остановилась в Москве (решила побродить по магазинам), и там у нее — в толкучке — украли все вещи и деньги. Надо было как-то устраиваться с билетом… И Людочка быстро нашла выход из положения; проникла на вокзал, разыскала проводников и сразу обо всем с ними договорилась. Они согласились провезти ее, но с одним условием: платить она будет — натурой… Что ж, Людочка условие это приняла охотно, легко. (Вообще она, судя по всему, была большой любительницей приключений!)
