Лиля Брик - Пристрастные рассказы
Он не хотел разговоров о боге, ангелах, Христе — всерьез, и строчки из «Двенадцать»:
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос
— он читал либо «в белом венчике из роз Луначарский наркомпрос», либо — «в белом венчике из роз впереди Абрам Эфрос», а стихотворение Лермонтова «По небу полуночи ангел летел…» переделывал совсем непечатно.
Влюбленный Маяковский чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизировал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать. Он бесконечно повторял, для пущего изящества произнося букву «е» как «э» и букву «о» как «оу»:
Перо задело о верх экипажа.
Я поглядела в глаза евоу.
Томилось сэрдце, не зная даже
Причины гоуря своевоу.
………………………………..
Бензина запах и сирэйни,
Насторожившийся покой…
Он снова троунулмои колэйни
Почти не дрогнувшей рукой.
Часто повторял строки:
У меня есть улыбка одна:
Так, движенье чуть слышное губ
говоря вместо «чуть видное» — «чуть слышное».
Когда пили вино —
Я с тобой не стану пить виноу.
Оттого что ты мальчишка озорной,
Знаю, так у васзаведеноу —
С кем попало целоваться под луной
произнося «знаю так» вместо «знаю я».
Когда он жил еще один и я приходила к нему в гости, он встречал меня словами:
Я пришла к поэту в гости.
Ровно полдень. Воскресенье.
В то время он читал Ахматову каждый день.
На выступлениях Маяковский часто приводил стихи Хлебникова как образцы замечательной словесной формы.
На острове Эзеле
Мы вместе грезили.
…На Камчатке
Ты теребила перчатки.
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
— Пинь, пинь, пинь! — тарарахнул зинзивер.
Олебедиво!
О озари!
Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры
Пиээо пелись брови,
Лиэээй пелся облик
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо!
Маяковский любил слово как таковое, как материал. Словосочетания, их звучание, даже бессмысленное, как художник любит цвет — цвет сам по себе — еще на палитре.
Ему доставляло удовольствие произносить северянинские стихи. Он относился к ним почти как к зауми. Он всегда пел их на северянинский мотив (чуть перевранный), почти всерьез: «Все по-старому», «Поэза о Карамзине», «В парке плакала девочка», «Весенний день», «Нелли», «Каретка куртизанки», «Шампанский полонез», «Качалка грезёрки», «Это было у моря…» и много других.
Читал и отрывки.
Когда не бывало денег:
Сегодня я плакал: хотелось сирэйни, —
В природе теперь благодать!
Но в поезде надо, — и не было дэйнег —
И нечего было продать.
Я чувствовал, поле опять изумрудно.
И лютики в поле цветут…
Занять же так стыдно, занять же так трудно,
А ноги сто верст не пройдут.
Были стихи Северянина, которые Маяковский пел, издеваясь над кем-нибудь или над самим собой. На улице, при встрече с очень уж «изысканной» девушкой:
Вся в черном, вся — стерлядь, вся — стрелка…
Прочитав какую-нибудь путаную ерунду:
Мой мозг прояснили дурманы
Душа влечется в примитив.
Если восторгались чем-нибудь сто раз читанным:
Вчера читала я, — Тургенев
Меня опять зачаровал.
Если женщина кокетливо отвергала его:
Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
Когда бывало скучно, ему ужасно хотелось:
Пройтиться по Морской с шатенками.
Если за покером партнер вздрагивал, неудачно прикупив, неизменно пелось:
И она передернулась, как в оркестре мотив.
Бурлюк вспоминает, что Маяковский, еще до того как стал писать стихи, часто встречался с Виктором Гофманом. Не помню, чтобы Маяковский мне об этом рассказывал, помню только несколько строк Гофмана, которые он цитировал при какой-нибудь нагроможденной безвкусице в искусстве ли, в платье, прическе…
Где показалось нам красиво
Так много флагов приколоть.
И на романтической природе:
Там, где река образовала
Свой самый выкуплый изгиб
(вместо — «выпуклый»).
Если мне не хотелось гулять, он соблазнял меня: «Ну, пойдем, сходим туда, „где река образовала“».
* * *В 1915–1916 годах Маяковский постоянно декламировал Сашу Черного. Он знал его почти всего наизусть и считал блестящим поэтом. Чаще всего читал стихи «Искатель», «Культурная работа», «Обстановочка», «Полька». И отрывки, в разговоре, по поводу и без повода:
Жил на свете анархист,
Красил бороду и щеки,
Ездил к немке в Териоки
И при этом был садист.
С горя я пошел к врачу.
Врач пенсне напялил на нос: «Нервность. Слабость. Очень рано-с.
Ну-с, так я вам закачу
Гунияди-Янос».
Когда на его просьбу сделать что-нибудь немедленно получал ответ: сделаю завтра, — он говорил раздраженно:
Лет через двести? Черта в ступе!
Разве я Мафусаил?
Если в трамвае кто-нибудь толкал его, он сообщал во всеуслышание:
Кто-то справа осчастливил —
Робко сел мне на плечо.
В разговоре с невеждой об искусстве:
