Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа

Даже после смерти Сталин продолжал тащить людей за собой в ад. Елена Боннэр, которая спустя десятилетия станет выдающейся правозащитницей и женой Андрея Сахарова, в те мартовские дни была студенткой Первого Ленинградского медицинского института. Она была немного старше своих сокурсников, в годы Второй мировой войны находилась на военной службе, где получила серьезное повреждение глаз, и в 1948 году в возрасте двадцати пяти лет, имея статус ветерана войны и инвалида, занялась изучением медицины. Жертвами «дела врачей» становились все новые люди, и вскоре был арестован один из ее любимых профессоров, ведущий фармаколог Василий Закусов вместе со своей женой Ириной Гессен. Сам Закусов не был евреем, но в подобном деле нужно было схватить кого-то из врачей-неевреев, чтобы отвлечь внимание от того очевидного факта, что вся эта кампания носит откровенно антисемитский характер.

Как часто происходило в те годы, состоялось общеинститутское собрание, на котором студенты должны были осудить профессора Закусова и потребовать его расстрела. Теперь он был «убийцей в белом халате», обвиняемым в попытке ускорить смерть советских руководителей. Елену Боннэр как имевшую академические успехи и старшую в группе попросили провести митинг, назначенный на среду 4 марта — тот день, когда было объявлено о болезни Сталина. Но она поставила партийное начальство в тупик. «Вы сошли с ума? — обратилась она к студентам. — Требовать смертной казни для нашего Василия Васильевича?» Ее высказывания вызвали острую реакцию проводивших собрание партийных и комсомольских начальников. Они публично выразили свое негодование. После собрания Боннэр поспешила домой. Было бы не удивительно, если бы ее сразу же арестовали.

Когда на следующий день Боннэр появилась в институте, однокурсники были удивлены. Разве она еще не знает, что ее исключили? Боясь, что их заметят в ее компании, они передали ей, что ее разыскивает секретарь декана. Секретарь, которую все знали как интеллигентную и честную женщину, посоветовала Боннэр срочно уехать из города. Пару лет назад двоих студентов института арестовали за то, что они слишком восторженно поддержали создание государства Израиль. Оставаться в Ленинграде для Боннэр было слишком рискованно.

Она решила уехать на следующий день. Утром они с соседями узнали о смерти Сталина. Но своих планов Боннэр не поменяла. Вместе с трехлетней дочерью Татьяной она отправилась в Горький, чтобы навестить свою мать Руфь Боннэр. (По иронии судьбы в январе 1980 года Сахарова вышлют в этот же город.) Мать уже провела годы в трудовых лагерях, а в настоящее время отбывала срок ссылки. Елена Боннэр оставалась в Горьком несколько недель. К счастью, неприятности обошли ее стороной. Когда в апреле «дело врачей» было официально прекращено (что стало сигналом начала серьезных реформ), было отменен и приказ об отчислении Боннэр из института [270].

Другим так легко отделаться не удалось. В течение нескольких месяцев милиция и прокуратура хватали каждого, кто выказывал радость по поводу кончины Сталина. Нередки были выражения недовольства, грубые и нецензурные шутки, акты мелкого вандализма и пьяные выходки со стороны тех, кто скатился на задворки общества. Подобные инциденты расценивались ретивыми представителями режима как попытки подстрекательства, требующие их привлечения к ответственности. Соседи и коллеги, а иногда и просто случайные прохожие, возмущенные демонстративным неуважением, считали нужным донести на таких людей властям, а затем еще и дать показания об их кощунственных высказываниях. Например, помощник прокурора Красноярского края по специальным делам взялся преследовать Б. А. Басова, который работал рентгенотехником в больнице. 5 марта, по словам свидетеля, «кто-то… заговорил о состоянии здоровья одного из руководителей партии и правительства, на что Басов ответил: „Пусть он умирает, на его место найдутся десятки людей“. Кто-то ответил: „Найдутся-то найдутся, но не такие, и миллионы людей будут о нем плакать“, — на что Басов ответил: „Не плакать, а радоваться будут миллионы людей“». После этого двое свидетелей, возмущенные такими словами, задержали Басова. За этот подрывной акт Басова приговорили к десяти годам лишения свободы и трем годам поражения в правах [271].

Подобных дел было огромное количество. 6 марта нетрезвый мужчина средних лет открыто заявил в вагоне электрички: «Какой сегодня хороший день, мы сегодня похоронили Сталина, одной сволочью станет меньше, теперь мы заживем». Еще одного мужчину, присутствовавшего на траурном митинге в честь Сталина, видели топчущим его портрет со словами: «Чтобы мои глаза тебя больше не видели». Услышав о смерти Сталина, один рабочий, показывая на репродуктор, сказал: «Слышите, уже воняет трупом». Киномеханик во время демонстрации документального фильма, когда на экране появился Сталин, крикнул: «За смерть Сталина, ура!» Еще один рабочий, прослушав радиосообщение о состоянии здоровья Сталина, громко заявил: «У темных малограмотных ослов тоже бывает кровоизлияние в мозг». 6 марта слышали, как один матрос говорит: «Сегодня мой праздник, и поэтому я пьян». На траурном митинге в присутствии 200 человек директор магазина сказал: «Мы потеряли дорогого и любимого врага». Другой человек, работавший на кирпичном заводе, уверял, что от волнения и дефекта речи во время митинга вместо слова вождь в адрес Сталина случайно произнес слово враг. Прокуратура отклонила его жалобу.

В большинстве случаев использовалась одна и та же формулировка: «Нецензурно ругал одного из руководителей КПСС». Приговаривая этих несчастных к десятилетним срокам заключения, суды старались не называть имени Сталина [272]. К счастью, в течение следующих двух лет все эти осужденные были освобождены — власти уже приняли решение выпустить сотни тысяч политических заключенных, отбывающих длинные сроки. Но даже и в 1953 году некоторые реформы начали пробивать систему. На траурном митинге по случаю смерти Сталина во Львове восемнадцатилетняя студентка еврейского происхождения пробормотала: «Туда ему и дорога», после чего одноклассники избили ее и донесли в органы. Вскоре ее арестовали, осудили и приговорили к десяти годам заключения. Однако уже в июне, на фоне стремительно менявшейся ситуации в стране, девушку освободили. Это было «частью популистской кампании по „восстановлению законности“». После того как Сталина не стало, официальные лица начали проявлять подобие человечности [273].

Ни одна подобная история не способна передать всю гамму эмоций, охвативших людей в те беспокойные дни. Пожалуй, лучше всего тот страх и чувство облегчения, которое страна испытала после смерти Сталина, описан в эпизоде из романа Андрея Синявского «Спокойной ночи».

Люди были счастливы, что им удалось выжить. Будущее, сколь угодно туманное, могло быть только лучше.

Теперь, когда Сталина не было, Георгий Маленков мало-помалу прибрал к рукам три важнейших поста в советской иерархии: премьер-министра в правительстве (как председатель Совета министров), председателя Президиума партии и секретаря ее Центрального комитета. Но надолго занять все три должности ему не удалось. После появления 10 марта фальсифицированной фотографии со Сталиным и Мао рост влияния Маленкова прекратился. Его изображения перестали печатать, цитаты из его «работ» появлялись все реже. Писатель Исаак Дойчер, всегда прекрасно информированный и следивший из Лондона за новостями в СССР, отмечал, что Маленков начал выходить за рамки своих полномочий, что «представители старой гвардии… ожидали, что Маленков будет прислушается к их советам и будет вести себя более скромно и осторожно, чем прежде» [275]. 21 марта общественность узнала, что неделей раньше Маленков подал в отставку с поста секретаря ЦК. Кроме того, был избран секретариат партии из пяти человек. Маленков больше не являлся его членом, а первым в списке, вопреки алфавитному порядку, был сравнительно малоизвестный в то время Хрущев [276]. Формировалось новая власть. Маленков, сохранивший пост премьера, оставался первым среди равных, но больше не возглавлял партию. Берия стал первым заместителем председателя правительства и министром внутренних дел, но и он формально не имел отношения к руководству партией. Во главе партии оказался Хрущев. Молотова восстановили в должности министра иностранных дел, а Булганину предстояло возглавить Министерство обороны. Старые члены Политбюро (или Президиума, как он теперь назывался), но уже без Сталина, оставались у руля, как представлялось, для осуществления коллективного руководства. По мнению Исаака Дойчера, эти облеченные властью люди «больше напоминали совет старейшин, чем орган действующей власти» [277]. Редакция журнала Time, уверенная в безоговорочном преобладании Маленкова, поместила его портрет на обложке номера за 23 марта. «Лицо, которое Москва обратила к миру на этой неделе, выглядит удручающе прежним, если не считать отсутствия усов: одутловатое, непроницаемое, со стальным взглядом». Вот как описывали Маленкова: «Казак с сомнительным прошлым и отталкивающим настоящим, который вышел из тени Сталина, чтобы стать номером один» [278]. Подручные Сталина теперь уже официально входили в права наследования.