Товия Божиковский - Среди падающих стен
Ему повезло: если бы он оставался в Ломянках, то, наверняка, попал бы к немцам в лапы. Через несколько дней после его ухода в село пришли из Вишковского леса, где стоял партизанский отряд Еврейской Боевой Организации, наши связные Давид Новодворский и Ривка Пасманик, посланные с заданием к Кайщаку.
В поисках дома Кайщака они случайно попали к "фольксдойче", и пока он показывал им дорогу к нашему другу, его жена побежала за немцами.
Почуяв неладное, Кайщак немедленно покинул село и велел ребятам бежать. Но, выйдя из его дома, они наткнулись на немцев и были застрелены на месте.
Немцы прочесали все село: не прячутся ли где-нибудь евреи.
Кайщак добрался до Варшавы, и наше подполье сейчас заботится о нем.
С приходом Лейзера с семьей в нашем тайнике стало еще теснее. Но он влил свежую струю в "политическую жизнь" нашей "малины". Усилился интерес к тому, что происходит во всем мире и к положению на разных фронтах. Мы толкуем сейчас о том, когда, наконец, откроют второй фронт. Разумеется, возникают разногласия. Одни говорят, что союзники высадят войска на берегу Ламанша, ибо это ближе всего к английским базам. Другие отвергают это предположение: зачем союзникам бросаться на хорошо укрепленные позиции немцев, где сосредоточены крупные силы противника, если можно морем добраться до Гамбурга и высадиться в самом сердце вражеской территории.
На основании тех же аргументов третьи доказывают, что лучше высадиться в Дании или Норвегии. И тут на помощь приходит карта, висящая на стене в нашем укрытии. Каждый водит по ней пальцем, доказывая: его версия самая логичная, с военной, политической и географической точки зрения. Похоже, что у нас тут "генеральный штаб", где решаются судьбы войны.
Мы спорим о еще не открывшемся втором фронте, а тем временем Красная Армия продвигается вперед - и это может спасти нас. Когда мы ищем на карте села и города, где Красная Армия ведет бои, мы чувствуем, что от успеха этих боев зависит наша свобода. И нам становится страшно, когда мы узнаем, что Красная Армия стоит на месте или отступила.
Мы с нетерпением ждем каждое утро газет. В них, этих печатных буквах, пророчество о нашей судьбе, которую не сравнить с судьбой других народов. Мы жадно впитываем в себя каждое слово, читаем и между строк. Очень немногие реагируют на происходящее на поле битвы так чутко, как мы - евреи, сидящие в укрытиях. Как узники в тюрьме, мы ждем, что кто-то извне разобьет наши оковы. И только одна мысль в голове: доживем ли мы до этого дня?
13.8.1943.
Мы все в укрытии слышим, что Тадек, сын Фелека, прибежал домой запыхавшись. Спросил, где отец, и побежал к нему в комнату. Что-то шепчет ему. Мы поняли: плохо дело. Фелек подошел к дверцам печки и тихо сказал, что агенты полиции во дворе.
Мы уселись, насколько это можно было, поудобнее, чтобы не пришлось менять положение. Погасили свет. Молчим. Только слышно биение наших сердец в тишине. Темнота ослепляет нас. В глазах стоят зеленые точечки, мелькают огненные круги. Каждый как бы попал в сеть к себе самому, сосредоточился в темноте на мыслях о случившемся. Ясно, что не в нас тут дело: нас бы искали немцы, а не польские полицаи, и не среди бела дня, а ночью. Да чем черт не шутит... невзначай и мы можем попасться.
Стук в дверь прервал течение наших мыслей. Момент серьезный, но подсознательно чувствуем облегчение: по крайней мере, разгадаем загадку появления полицаев.. Незнакомый голос спокойно и внятно произносит: "Доброе утро", Фелек отвечает грубым охрипшим не своим голосом.
Чужих, слышно, двое, они ведут перекрестный допрос: Фамилия, имя, год рождения, род занятий и т.д.
Допрос кончился. В доме тихо. Начинается обыск. Стучат дверцами и ящиками шкафов, двигают кровати, звенят конфорками в кухне. Глаз полицейских рыщет повсюду. Вот уже добрались они до места, скрывающего тайну улицы Тварда, 31. Слышно, как открываются металлические дверцы печки. Кто-то отвинчивает шурупы внутренней дверцы. Скрипит металл, как будто режет ножом по живому мясу. Затаив дыхание, мы прислушиваемся к последним поворотам шурупов.
Мы знаем: когда будет отвинчен последний шуруп и кто-то заглянет в топку, - в этот момент решится судьба пятерых евреев и целой семьи поляков.
А потом слышно, как завинчивают шурупы. Опасность миновала. Угли и пепел в топке обманули даже опытный глаз полицейского, который не догадался, что достаточно одного движения руки, чтобы двери топки исчезли - и открылся тайник.
Полицейские ушли. Мы воскресли из мертвых. Наша печь выдержала испытание.
Оказалось, что в доме была кража, и полицейские искали украденные вещи у нас и у других соседей.
1.9.1943
Дни тянутся унылые, скучные, бесполезные. Надоело вечно сидеть в одном и том же тесном месте, почти не двигаясь. Услышать бы, произнести бы самому еврейское слово. Так недолго и забыть родной язык. Иногда мне хочется говорить с самым собой. Хочется, чтобы кто-то назвал меня, как бывало мама, родным еврейским именем. Теперь меня зовут Тадек. Я привык к этому имени, и мне уже временами не верится, что когда-то меня звали иначе.
Арестант знает, что когда он отбудет свой срок, его выпустят на свободу. Мы - арестанты, осужденные на неизвестные сроки и не пользующиеся никакой защитой закона.
Знали бы мы, что определен наш день освобождения, пусть даже очень далекий, нам было бы, несомненно, легче. Если бы можно было вычислить, сколько недель, месяцев или лет отделяет нас- от того дня, когда мы заживем, как все люди, то каждый оторванный листок календаря стал бы радостным событием. Но и эта радость заключенных - "днем меньше" - отнята у нас. Иногда хочется пробить стену и вырваться в большой мир. Но ты вспоминаешь вдруг, что ведь тебя никто и не держит, никто не принуждает сидеть в "малине", ты можешь оставить ее в любой момент, - и тогда ты понимаешь, как страшно, когда ты сам себе тюремщик. Мы сами заключили себя в эту тюрьму, ибо не хотели попасть к немцам, и потому так тяжки наши страдания: нам некого проклинать, не на кого восставать, не на ком выместить злобу за наши страдания.
Не раз хотелось забыться, не думать. Не считать дни, бездумно отдаться их течению. Возможно, это проявление слабости, желание бежать от самого себя, не глядеть в глаза действительности, а, может быть, это дает силу преодолеть отчаяние и сомнения. Но от самого себя не убежать. Ты отмахиваешься от забот, которые приносит каждый новый день, не даешь им обступить тебя, а они врываются к тебе, лишают покоя.
Наша хозяйка Верона не скупится на плохие новости. Возвращаясь из города, она сообщает нам об облаве на евреев, об обысках в домах, о расстрелах и т.д. Вообще-то Верона не из трусливого десятка. К нам она относится по-матерински тепло, а к другим довольно агрессивно, пронизывает острым взглядом и "убеждает" своим самобытным лексиконом. Но она далеко не герой, когда речь идет о немцах: они нагоняют на нее страх и ужас. Несомненно, есть достаточно веские основания для этого, но Верона охвачена каким-то психозом, вся напряжена. Немцы всегда гонятся за ней, всегда она первая замечает их, первая слышит всякие страшные истории и талантливо и живо пересказывает их, так что картины эти стоят перед нашими глазами. В ее устах, подчас, мелкие происшествия превращаются в страшную драму.
