Готфрид Леске - Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941
Целый час он нам рассказывал, как работают наши журналисты в противовес тому, как работают журналисты вражеские. Если ему верить, вражеские журналисты не делают буквально ничего. То есть они никогда не бывают на фронте. Они просто сидят и дожидаются новостей из армейских штабов, а потом переправляют их в свои газеты. Клеффель долго и нудно рассказывал нам о комфортабельных офисах, в которых вражеские журналисты «ведут вегетативный образ жизни, как домашние растения в горшках с землей», и ничего не делают, а только передают сведения в газеты. Что касается меня, я себе не очень представляю, что это за офисы такие комфортабельные. Меня подмывало спросить, откуда у этих офисов иммунитет к нашим бомбам, раз уж мы бомбим всю Англию. Но я попридержал язык, иначе Клеффель продолжал бы всю ночь. Он говорил об этих офисах с величайшим презрением. Хессе потом заметил, что он, вероятно, думает, что статья получается тем лучше, чем хуже условия, в которых она написана. Так что, чтобы Клеффелю написать приличную статью, ему надо стать на голову. В общем я с ним согласен.
А Клеффель все продолжал и продолжал болтать. Он говорил, что настоящий военный корреспондент должен иметь опыт боев. Он должен жить среди солдат и видеть, что происходит вокруг них, а особенно — внутри их. Не такая простая задача, уверил он нас. Потом он предположил, что журналист ведет гораздо более тяжкую жизнь, чем солдат. Например, уточнил он, если бы он полетел с нами на задание, то после полета не пошел бы спать, как все мы. Он сидел бы всю ночь и писал статью, а потом послал бы ее в штаб, а потом дожидался бы результата цензуры — все ли там нормально или надо что-то исправить. Все это будет продолжаться так долго, что в конце концов у него не останется времени даже подумать о сне, потому что настанет час новых деяний. Он так и сказал: деяний.
А потом, когда герр Клеффель начал просвещать нас насчет того, как было создано люфтваффе, некоторым нашим ребятам стало в самом деле дурно. В конце концов, это уж слишком, когда всякий болван начинает тебе рассказывать о твоей собственной работе. Например, он начал просвещать нас насчет того, как фюрер в 1933 году пробудил в Германии интерес к авиации. Но это не так. Всем известно, что это не так, и всем также известно, что, когда фюрер пришел к власти, все уже было готово. Фюрер сто раз говорил об этом сам. Подобное искажение фактов недостойно настоящего национал-социалиста, и чертовски раздражает, когда подобные вещи начинают рассказывать парням, которые летали уже тогда, когда этот герр Клеффель даже не знал, как выглядит самолет. Мы ему так и сказали.
Тут к нашему столу подошел обер-лейтенант. Он всерьез испугался, и вполне по делу, что наше общение с Клеффелем зайдет слишком далеко. Теперь герр Клеффель занялся им. Он, по всей видимости, много о нем слыхал и потому захотел получить от него авторитетные заявления о высокой квалификации и потенциале летчиков, о том, что человеку необходимы особые качества, чтобы стать летчиком, а также о том, что летчик должен быть особо убежденным национал-социалистом. Собственно говоря, он не столько задавал обер-лейтенанту вопросы, сколько попросту хотел получить от него убедительное подтверждение своим сентенциям. Меня это очень заинтересовало, потому что я сам нередко задумывался над этими вопросами. Я искренне убежден, что мы, летчики, лучше, мы сделаны из лучшего материала, чем другие солдаты. Я много писал об этом в дневнике. Но когда об этом заговорил Клеффель, это до такой степени раздражало, что невольно хотелось ему возражать буквально во всем. Особенно раздражало то, как он все это подавал. Так что я невольно утвердился в мысли; что если человек хорошо летает, то это еще не значит, что он лучше как национал-социалист. А кроме того, такой вопрос к обер-лейтенанту мне показался крайне бестактным, потому что даже неизвестно, член ли он партии.
Обер-лейтенант спокойно выслушал его, потом надел монокль, внимательно рассмотрел этого человека, а потом просто ответил, что никогда всерьез не задумывался над подобными проблемами. Сказал, что он солдат и исполняет свой долг. Для него самое важное, чтобы солдат исполнял свой долг, — так его учили. Потом он встал, слегка поклонился и повернулся уходить. Клеффель открыл было рот, собираясь еще что-то сказать, но подумал секунду и закрыл, ничего не сказав. Возможно, он вспомнил, что мнение обер-лейтенанта очень высоко ценят в Генеральном штабе.
20–21 сентября 1940 г.
Геринг и его электрическая лошадь
У меня действительно большое событие. Сейчас, когда это записываю, — ясно чувствую, с каким удовольствием буду перечитывать эти страницы через десять или двадцать лет. Не каждый день вызывают в штаб рейхсмаршала. И не с каждым такое случается. Короче говоря, командир базы вызвал меня и сообщил, что завтра утром я отправляюсь в штаб командования. А потом я с несколькими ребятами сел в самолет и летел около двадцати минут.
Я понятия не имел, что штаб Геринга так близко от нашей базы. Собственно говоря, я и сейчас не знаю точно, где он находится, а если бы даже и знал, то не написал бы этого. Нам дали строжайший приказ молчать о том, где расположен штаб. Так что об этом хватит.
Английская авиация может сколько угодно летать над этим местом и в жизни никогда не догадается, что здесь работает штаб Геринга. Посмотреть на него со стороны, так в голову никогда не придет, что величайшая в истории воздушная война управляется именно отсюда. Несколько антенн, с десяток бараков, набитых телетайпными аппаратами и телефонами, с полсотни легковых автомобилей, небольшое летное поле и на нем несколько самолетов. Это все.
Сам Геринг и его офицеры работают в расположенных по соседству зданиях, окруженных парком. Видимо, раньше это было чье-то поместье. Вокруг бегает множество офицеров, местных, из Генерального штаба, из разведки. На первый взгляд кажется, что здесь стоит такая же база, как наша. Но если присмотреться внимательнее, замечаешь, какое множество донесений приходит сюда и уходит и насколько заняты здесь люди. Становится понятно, что здесь кое-что поважнее.
Я правда не знаю, зачем меня сюда вызвали. Я думаю, из-за Железного креста. Рейхсмаршал лично повесит его мне, и ребятам, которые со мной прилетели, и летчикам с других баз. Но надо заметить, многих летчиков вызывают сюда не для того, чтобы вручить Железный крест, так что, вероятно, была другая причина. А может быть, у рейхсмаршала внезапно изменились планы и нас отошлют назад. И все-таки я очень рад, что у меня есть возможность лично встретиться с Герингом.
Этот момент, когда он прикрепил мне на грудь Железный крест, я не забуду никогда.
