Иван Майский - Перед бурей
совсем особое дело. Медицинская помощь населению в то
время была поставлена очень плохо. На сотни верст в
окружности не бывало ни врача, ни больницы. Прибреж
ные жители знали, что с арестантской баржей всегда пла-
вает «дохтур». И едва мы успевали пристать к берегу, к а к
к отцу устанавливалась длинная очередь пациентов. Конеч
но, строго формально он не обязан был их лечить. На этом
основании некоторые коллеги отца, также плававшие на
арестантских баржах, просто «гнали в шею» приходивших
на остановках больных. Но отец считал, что медицинские
знания ему даны для того, чтобы служить народу, — и
потому наша баржа на пристанях превращалась в прием
ную врача, густо набитую народом. Отец старался делать,
что мог. Бывали замечательные случаи.
Помню, в селе Демьянском, на Иртыше, отца позвали
на трудные роды. Матери и ребенку грозила смерть. Отец,
вступил в упорное единоборство с природой. Час проходил
за часом. Погрузка дров уже кончилась. Пароход должен
был уходить. Капитан посылал к отцу одного гонца за
другим, требуя его возвращения на баржу. Но отец от
правлял их каждый раз назад с одним и тем же ответом:
«Сейчас», а сам продолжал оставаться на месте «боя».
В результате пароход опоздал на три часа, но зато мать и
ребенок были спасены.
В другой раз дело происходило в Сургуте — крохотном
уездном городке, расположенном при впадении реки Вах
95
в Обь. К отцу привели уже немолодого остяка, которого в
тайге, дня за два перед тем, сильно «поцарапал» мишка.
Рана была ужасная: вся кожа, с волосами, была содрана
с верхней части головы рассвирепевшим медведем, его мо
гучие лапы оставили ясные следы и на черепной коробке
охотника. Все это было густо залито запекшейся кровью и
замотано какими-то грязными, слипшимися тряпками.
Остяк почти лишился чувств, пока отец освобождал его
рану от этих тряпок. Потом отец произвел обследование,
прочистил, промыл рану, насколько возможно было, привел
в порядок черепную коробку, забинтовал голову и, нако
нец, дал пострадавшему некоторые простейшие указания
насчет дальнейшего поведения. Отец был, однако, далек
от оптимизма.
— Сомневаюсь, чтобы он выжил, — заметил отец, ког
да остяка вывели из лазарета.
И, однако, он выжил! Это было настоящее чудо, кото
рому помогла могучая природа охотника. Через два рейса
остяк пришел опять на баржу — уже здоровый, веселый —
благодарить отца. Он принес с собой в качестве подарка
мешок кедровых орехов в шишках. Не принять подарок —
значило кровно оскорбить охотника. Отец принял подарок.
Орехи оказались прекрасные, и мы без перерыва щелкали
их на всем остальном пути до Томска.
В эту же остановку в Сургуте отец имел не совсем
обычный визит. К нему пришел местный священник, отец
Евлампий, и просил уделить кой-какие медикаменты из
аптечных запасов арестантской баржи. Отец, вообще не
любивший духовенства, вначале держался сухо и офици
ально. Однако посетитель мало походил на обычный тип
«попа», с которым мы привыкли встречаться в Омске, и
разговор скоро принял более естественный и даже друже
ский характер. Оказалось, что отец Евлампий вот уже
свыше пятнадцати лет живет в Сургуте и все свои силы
посвящает работе среди остяков. Приход у него гигант
ский — свыше тысячи верст в поперечнике, и подавляющее
большинство населения в этом приходе остяки — малень
кое финское племя, с незапамятных времен живущее в
бассейне течения Оби. Отец Евлампий хорошо знал остя
ков, изучил их язык, нравы, быт, религию. Православные
миссионеры той эпохи обычно относились к просвещаемым
ими «неверным» с высокомерием и презрением. В отце
Евлампий, однако, этого совсем не замечалось. Наоборот,
96
он говорил об остяках с большим сочувствием, почти с
нежностью.
— Меня поражает сила прирожденного им инстинкта,—
рассказывал Евлампий. — Я часто выхожу побродить в лес
в окрестностях Сургута. Беру с собой маленьких остяцких
ребятишек. Отойдем две-три версты, а то и больше. Я уже
заблудился, не могу найти дороги домой. А ребятам хоть
бы что! Я всегда на них полагаюсь: непременно выведут
куда надо.
Евлампий много говорил о трудностях своей жизни и
работы. Сургут — о д н о из стариннейших русских поселений
в Сибири: оно основано в 1593 году, но это настоящий край
земли. В городке тысяча жителей — почти исключительно
рыбаки и охотники. Исправник, церковь, приходская школа,
казенная винная лавка, тюрьма. Телеграфа нет. Летом
связь с внешним миром поддерживается пароходами.
В остальное время городок отрезан от всего на свете. По
крайней мере, раз в год Евлампий объезжает всю свою
паству. Он берет каюк (большая гребная лодка с малень
кой каютой без окон) и отправляется в долгий путь — от
одного остяцкого поселка до другого. Расстояния между
поселками огромные — сто, двести и больше верст. В каж
дом поселке Евлампий остается по неделе, по две — творит
службы, венчает, крестит, хоронит (пост-фактум), пропове
дует «слово божие», оказывает медицинскую помощь, раз
решает споры и конфликты. Остяки формально числятся
православными, однако Евлампий не скрывал, что своим
языческим богам они больше верят, чем «святой троице».
— Самое трудное, — говорил Евлампий, — это река Вах.
Подыматься по ней мне приходится почти тысячу верст.
Места дикие, нелюдимые, холодные. Осенью ледоход все
гда начинается с Ваха. Коли лед пошел по Ваху — значит
кончено: всю Обь льдом запрудит. И люди по Ваху тоже
подстать: темные, хмурые, упрямые. Никому не верят.
Чуть что, норовят в лес уйти. А в лесу кто же их найдет?
Тайга-матушка без конца-краю. От Сургута до Енисея —
почитай тысячу верст — одна сплошная тайга без пере
рыва. Даже остяки бродят лишь по краям тайги. Редко
кто заходит глубже ста — ста пятидесяти верст от тече
ния рек. А дальше? Что там дальше? Никто не знает.
Там никогда не ступала нога человека.
Мы вышли с отцом на берег проводить отца Евлампия.
Уже темнело. Матросы заканчивали погрузку дров, и
