Борис Изюмский - Нина Грибоедова
Ражден тяжело перевел дыхание:
— Пленницы передали письмо послу — умоляли возвратить их на родину. Он уже собирался в Тавриз, нанял волов для перевозки вещей…
Тогда пленницы сами прибежали в дом русской миссии. Посол решил не выдавать их. «Вас защитит русский флаг…» — сказал он.
«И не мог поступить иначе! — мысленно воскликнул Александр Гарсеванович. — Как отдать на гибель поверивших защитнику? Я знаю, в эти часы он видел Нину… Я знаю…»
— Говорили, что Аллаяр-хан, подкупленный англичанином Макдональдом, нарочно подослал этих женщин, помог им бежать из гарема. Кто знает… А потом он разослал своих возмутителей: «Надо отобрать женщин! Нас позорят! Посол их оставил для себя! Оплевали бороду пророка!» — кричали всюду на улицах Тейрана. То там, то здесь собирались толпы. Главный мулла — мушхетид Мирза Мессих сказал: «Смерть гяурам!» И муллы в мечетях Шах-Абдул-Азима, Имам-Зумэ прокричали: «Смерть гяурам! Изрубить в куски! Все идите в русский квартал! Эа Али, салават!»[31]. Толпа вооружилась палками, мотыгами, молотками, кинжалами, с ревом покатилась к русскому посольскому двору… Это было страшно, батоно…
Ражден умолк, словно вглядываясь, представляя все то, что он так недавно видел — неистовую толпу, сверкающую одним бешеным, исступленным глазом, ревущую одной обезумевшей глоткой: «Алла-га! Алла-гу!»
Ноздри раздуты, перекошены рты… Толпа приближается к посольству. Первый град камней падает на его двор. Ражден прыгнул в какую-то яму возле кипариса, притаился в ней, прикрывшись ветками.
— У сарбазов, что стояли в охране возле миссии, даже ружей не было. На чердаке сложили их… И сразу разбежались… Толпа топорами разбила дверь… Казаки стояли насмерть. Знаешь, как они умеют стоять — отстреливались, отбивались… целый час. Их всех изрубили… Да разразится божий гнев над чудовищами! Ворвались во двор… С крыши первого двора полезли по стенам во второй… Один перс — кондитер Али-Верди, он живет рядом, меня скрывал, проник в миссию, предложил русскому послу спастись тайным ходом… Спрятаться у него в доме… «Не к лицу послу играть в прятки», — ответил твой зять, надел парадный мундир с орденами и вышел к толпе. Только успел сказать «Опомнитесь, на кого подымаете руку? Перед вами — Россия!», как эти звери закричали, завыли, в посла полетели камни. Ему рассекли лоб, осколок стекла впился в глаз… Да разверзнется под проклятыми земля! Грибоедов взял в каждую руку по пистолету, стал у двери верхнего этажа. Молодой казак, говорят, его Митей звали, бросился с саблей на персов, отогнал их от двери, но сабля его переломилась. Казак возвратился в комнату, стал заряжать пистолеты твоего зятя. Грибоедов отбил несколько приступов, уложил на пороге восемнадцать человек. Казак заслонил собой его от пули… Пал мертвым у ног посла… Персы топорами стали рубить крышу, Подожгли ее… Сверху в комнату прыгнул мясник… кинулся сзади на твоего зятя, проткнул длинным крисом спину так, что лезвие вышло из груди…
Губернатор Тейрана, сын шаха, Зилли-Султан — «Щит и сабля шаха» — не торопился с помощью. Верно, хорошо запомнил слова отца о после: «Его надо пугнуть. Слишком умен и настойчив. Кто избавит меня от этой собаки? Пусть знают, что мы их не боимся». Убитых раздевали, Дрались шакалы из-за добычи. Делили деньги посла и его вещи… Иных растерзанных свалили в яму для нечистот. Во дворе посольства набросали пирамиду из кровавых обрубков.
К ноге Грибоедова привязали веревку и потащили по улицам, базарам Тейрана с криками: «Дорогу русскому послу, идущему к шаху!»
Англичане, понимаешь, батоно, случайно исчезли из города… Дом русской миссии разграбили. Кашемировой шалью, что, верно, купил твой зять жене; один убийца обвязал себе голову… Я слышал, Грибоедов — поэт. В листы какой-то рукописи со стихами торговцы на базаре заворачивали куриные потроха… Мне трудно говорить тебе обо всем этом, но ты должен знать…
А перед заходом солнца в разоренный дом явился шахский посланец и громко прочитал опаленным стенам фирман: «Повелеваю народу удалиться спокойно и воздержаться от всякого бесчинства».
Ражден умолк, горестно ссутулился:
— Они разграбили и мой караван. Хорошо, что у меня был чистокровный жеребец. Я поспешил к тебе, батоно…
Ражден поднялся:
— Твою дочку надо поскорей увозить из Персии. Ее могут забросать камнями, могут поджечь ее дом…
Александр Гарсеванович крепко обнял Раждена:
— Ты истинный друг… Спасибо… Отдохни у меня…
— Нет, не могу. Да ниспошлет всевышний успокоение душе твоего зятя, и вселится она в обитель праведных!
Ражден ушел.
Чавчавадзе остался один и, охватив голову руками, все повторял:
— Волчьи души убили благородного Искандера. Убили…
Он представил истерзанный труп Александра, который тащат по грязным улицам Тегерана. Это видение было невыносимо.
Чавчавадзе обвел кабинет затуманенными глазами, словно бы не узнавая его.
Все было мирно. Стояли на своем месте голубые фарфоровые вазы, подсвечники, шахматы. Бронзовый пес держал в зубах чернильницу-шляпу; костяные ножи для разрезания бумаги лежали привычно на столе; отстукивали минуты часы, похожие на собор Парижской богоматери; дремали книги и редкие рукописи в шкафах.
Все было как будто бы прежним и вместе с тем иным — ненужным, притворным.
Притворная тишина, притворная прочность… Погиб изумительный, поэт… Мыслитель…
Но надо было что-то предпринимать. Как подготовить дочь к страшной вести? По привычке военного человека, действующего даже в самых трудных обстоятельствах быстро, он и сейчас пришел к немедленному решению: Нину следует во что бы то ни стало препроводить из Тавриза в Тифлис. И чем скорее, тем лучше. Пока не родит ребенка, ничего не говорить ей о страшной беде. Привезти домой под предлогом, что в Тавризе нет хороших акушерок, что такова воля Александра Сергеевича и его, отца…
Ехать ему самому сейчас в Тавриз Паскевич, конечно, не разрешит. Поэтому Чавчавадзе вызвал к себе племянника Романа, тот служил под его началом. Рослый, широкогрудый — на его груди вместо обычных шестнадцати умещалось двадцать два газыря — Роман молча выслушал страшный рассказ.
— Ты помоги мне, — попросил по-родственному Александр Гарсеванович. — Поезжай немедля в Тавриз… Я напишу Нине письмо.
Он подсел к столу, взял перо, но не смог написать и нескольких строк. Боязно было фальшивым словом погубить ее. «Бедная девочка, бедная девочка… Это все, что дала ей жизнь…» Он-то знал Нину достаточно хорошо.
— Нет, — встал Александр Гарсеванович. — Отправляйся без письма…
