Норман Оллестад - Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни
Я сдаюсь на милость теплой воды и опускаюсь на дно. Приземление мягкое – будто камень упал на выложенный подушками пол. Там безопасно, уютно и наконец-то не холодно.
Все это я видел словно бы из-за пределов собственного тела и в конце концов понял, что нужно выдернуть себя из сна. «Пошевели рукой, подними голову», – я старался изо всех сил, но тщетно. Вместо этого я начал продираться сквозь сгустки клея. Я был как пьяный, с трудом координировал движения. Меня неодолимо притягивало уютное, заманчивое, мягкое дно.
– Нет. Вставай! – приказал я себе.
Я резко дернулся. Веки чуть приоткрылись и под давлением сжатого воздуха тут же закрылись опять.
Потом зашевелились пальцы. Да, они все-таки шевелятся. А вдруг мне это только кажется: я сплю и вижу сон, в котором сплю и вижу сон? Нет, и впрямь шевелятся. Но блаженная пустота затягивает меня в пещеру, откуда веет теплом. Я сопротивляюсь пленительному сну, пытаясь вновь двигать пальцами.
Я разлепил одно веко. Свет. Белизна. Прохлада. Но вот опять меня окутывает темное тепло. Спокойной ночи.
Я мысленно приказываю себе растопырить пальцы. «Сделайте «вилочку». Локоть, разгибайся. Локоть, разгибайся! Да разгибайся же!»
Рука потянулась вверх. Но ведь сейчас она заденет крыло! Сверху я вижу, что все это мне просто снится. «Дотянись, – подстегиваю я себя. – Вдарь по крылу!»
Мои пальцы ударяются о металл.
«Разлепи веки. Любым способом». Я напрягаю мышцы пресса. Мышцы лба.
Веки разъединились, а рука задела металлическую крышу. Все было как в тумане, и я рванулся к свету. «Не смей закрывать свои чертовы глаза, Оллестад», – говорил я себе.
Тело мое извивалось, словно пыталось выжать из себя все соки. Я лежал на снегу. Веки стряхнули с себя остатки липкой паутины сна. Я увидел снег, дерево и крыло. Теперь вокруг было немного темнее, и паника усилилась: уже вторая половина дня, потом придет ночь, и – прощай, надежда.
Ужас, который я пережил, наблюдая во сне собственную смерть, обострил мое восприятие. Искореженное тело отца, вытекшие мозги пилота, рана на лбу у Сандры – все эти картины разом обрушились на меня. Захотелось скользнуть обратно под крыло и пожелать доброй ночи этому жестокому аду.
– Продолжай бороться, Оллестад, – прогудел голос у меня в голове. – Продолжай двигаться.
Я крикнул под крыло:
– Просыпайся!
Сандра не пошевелилась.
Я засунул руку под крыло и принялся отчаянно тормошить Сандру.
– Вставай! Нельзя спать!
– Норман?
– Подъем!
– Норман, я устала. Очень устала.
– Знаю, но спать нельзя. Отец говорил – когда замерзаешь насмерть, становится тепло, ты засыпаешь и больше не просыпаешься.
Ее глаза были широко раскрыты. Смотрела она на меня, но видела явно что-то другое.
– Большой Норм умер, – прошептала она.
Вновь нахлынули дурные мысли. Я опустил голову и ссутулился.
– Нам надо идти, сейчас же, – сказал я.
– За нами приедут.
– Никто за нами не приедет.
Она уставилась на меня. Я внимательно рассмотрел ее рану, зияющую на лбу вдоль линии волос, и вывихнутое плечо – рука под ним повисла, словно надрубленная ветка. Сандра отползла подальше, как будто хотела скрыть от меня все это. Глаза ее затуманились, лицо напоминало голый череп.
– Сандра, нам надо идти, – сказал я.
– Нет.
– Я ухожу.
– Ты не можешь бросить меня здесь.
– Тогда пошли со мной.
Я помедлил, оценивая ситуацию. Сейчас сильный снегопад. Скоро лед покроется слоем снежной пыли. А значит, будет очень нелегко понять, в каком месте за снег схватиться можно, а в каком – нет. Вот черт! Как же нам справиться с этим? Особенно Сандре.
Я ощупал ветки, служившие мне крышей. Одни были помягче, другие пожестче. Я отломал две длинные палки и как мог очистил их от сучков и иголок. Руки опять замерзли, и пальцы плохо слушались.
– Нам надо идти, – сказал я и заглянул под крыло. Сандра ковыляла, загребая перед собой здоровой рукой, и была похожа на птицу, волочащую по земле больную лапку. Глаза глубоко запали, кожа вокруг них сморщилась, словно решила гармонировать с пейзажем.
– Здесь все покрыто льдом, – сказал я. – Используй это как ледоруб, поняла?
Я показал, что нужно делать: воткнул палку в снег и с усилием подтянулся к ней.
– У меня руки не действуют, – ответила Сандра.
– Опирайся здоровой рукой.
Я протянул ей палку. Она поднесла ее к лицу – так ребенок рассматривает непонятную игрушку.
– Я пойду рядом. Можешь опираться на меня, – сказал я. – Держись прямо надо мной, тогда я смогу удержать тебя, если поскользнешься. Понятно?
– Какой ужас!
– Все понятно?
– У тебя лицо рассечено, – сказала она.
Я дотронулся до лица. Ощутил замерзшую кровь вокруг раны на подбородке.
Еще одна ранка на щеке.
– Кровь не идет, – ответил я.
– А я как выгляжу? – спросила Сандра.
– Ты в полном порядке. Пошли.
Глава 18
Мы с отцом переправились…
…на пароме из Пуэрто-Вальярты прямо в Ла-Пас, чтобы уж наверняка не напороться на тех federales. Из Ла-Паса поехали по шоссе Баха на север, по направлению к дому. В Тихуане мы сходили на корриду. Я болел за быка.
Ночь мы провели в отеле в Сан-Диего, а когда отец разбудил меня на следующее утро, машина уже стояла у маминого дома в Топанга-Бич. Он открыл дверцу в боковую галерею, и я прислушался, не раздаются ли в коридоре шаги Ника. Отец постучал в стеклянную раздвижную дверь.
– Хей-хей, – улыбнулась мама, открыв дверь. – А вот и наша сладкая парочка.
Я скользнул внутрь. Она наклонилась и поцеловала меня.
– Привет, мам, – сказал я.
– Ты посмотри на него… Коричневый, как шоколадка.
Отец вошел в кухню и направился к холодильнику. Мама похлопала меня по затылку:
– Норман, у тебя сильно посветлели волосы, – отметила она. – Ну, как путешествие?
– Хорошо, – ответил я.
Отец надкусил персик, закрыл холодильник и внимательно поглядел на меня из-за маминого плеча. В его взгляде не было и следа винтовочных стволов, выстрелов или дней, проведенных в затерянном селении, – одно лишь сладостное воспоминание о катании в трубах да отблеск солнечного света.
– То есть все оказалось не так плохо, как ты думал? – уточнила мама.
Я покачал головой.
* * *Только за ужином я спросил про Ника.
– Он уехал на пару недель, – ответила мама.
Я включил свой любимый сериал «Все в семье», и мы с мамой доедали ужин, глядя в телевизор. В первую же рекламную паузу я рассмотрел ее лицо. Ни синяка, ни царапины – глаз ничем не отличался от другого.
