Александра Коротаева - Наша счастливая треклятая жизнь
Библиотеки были скудными, достать современную литературу было сложно. Брали у друзей, знакомых, читали «в очередь». Бывало так, что книгу давали на один-два дня или вообще на ночь. В хорошем темпе мы прочитывали вслух Аксенова, Солженицына, из зарубежных авторов — Ремарка, Доктороу, Гессе и многих других. Одна лежит в ванне, другая читает, по такому же принципу — читали и одновременно стирали, мыли посуду, готовили еду. Так друг за другом и ходили, читали вслух не переставая. И мама, всю жизнь не выпускавшая из рук книги и потерявшая на этом зрение, бывала иногда недовольна тем, что мы сутки напролет читаем: «Ну, что вы вцепились в эту книгу? Посмотрите вокруг! Жизнь интересней любой книги».
Дом Книги в Новосибирске, в котором мы с Нанкой так часто и с удовольствием бывали в поисках новинок, стоит на Красном проспекте. Когда мы только переехали, посередине Красного проспекта во всю его длину шли бульвары, весной благоухавшие сиренью, ранетками, черемухой. В мае Красный проспект становился совсем белым. Это было одно из самых красивых мест Новосибирска. Позже, когда строили метро, всю эту красоту снесли. Теперь, живя в Москве на проспекте Мира и вспоминая Красный без бульваров, я ловлю себя на мысли, что эти улицы похожи — шириной, сталинской архитектурой. Что-то есть созвучное в них…
Счастье
Недалеко от Красного проспекта в двухэтажном старинном деревянном особняке около цирка, на котором долго красовалась афиша Ирины Бугримовой в обнимку с растрепанными львами, находилось Надино старое музыкальное училище (потом выстроили новое здание). Когда усадьба наполнялась всевозможными музыкальными звуками, казалось, стены ветхого дома не выдержат и развалятся как карточный домик. Народ учился веселый. Зимой на улице около туалета будущие музыканты мужского пола струей мочи выписывали на снегу скрипичные и басовые ключи.
После переезда в Новосибирск мы с Нанкой почти не разлучались. Любое свободное время мы старались провести вместе. Через весь город я ехала к ней в училище, а позже — в «консу». И мы гуляли, говорили, взрослели. Нам было все равно, что делать, лишь бы вдвоем.
Находившись по городу до одури, мы заходили в стоячую пирожковую напротив Дома офицеров, около ЗАГСа. Каких только пирожков там не было! Жареные, печеные, со всевозможными начинками! Бульон с яйцом! Мечта, а не пирожковая!
Учась уже в консерватории, Надя, как и многие студенты, оставалась иногда заниматься там ночью. Называлось это «уйти в ночное». Я ходила с ней, так было веселее. Вахтеры меня любили и давали ключи от лучших классов. Пока Нанка занималась, я читала. Дома мы даже некоторые ее задания делали вместе. Она не успевала сдавать конспекты по всяким марксистско-ленинским философиям, и я, тихонечко ругаясь, переписывала коммунистическую галиматью, отмеченную Надиным карандашом, ей в тетрадку. А она в это время сидела, задачки по гармонии решала. Мама, то и дело просыпаясь, гнала нас в постель. Мы врали ей, что еще не так поздно, мы успеем выспаться, она верила и снова засыпала.
Как вернуть то время? Ведь это и было счастье, только мы тогда этого не знали.
Болезнь мамы
Мама часто простужалась. Может быть, потому, что во время войны перенесла туберкулез. Об этом она узнала случайно, уже в мирное время: надо было устраиваться на работу и проходить медкомиссию, и тогда в ее легких обнаружили заизвестковавшиеся каверны.
Однажды зимой она заболела тяжелым гриппом. Мне было около четырех лет, а Нанке, соответственно, — около семи. Мама лежала на кровати и почти все время спала. В доме было холодно — печи топить некому. Есть тоже было нечего, кроме сухарей из духовки. Мама дала нам три рубля и сказала: «Купите мяса и два лимона». В нашем магазине мясом не торговали, надо было идти в центр, в «Военторг».
В магазине продавщица через широкую металлическую воронку наливала во флягу из большой железной бочки подсолнечное масло. У прилавка стояла небольшая очередь и терпеливо ждала. За стеклом лежали открытые картонные коробки со сливочным и шоколадным маслом, огромный квадрат яблочного повидла, халва, конская красная колбаса и кольца другой, ливерной. Шоколадки красовались в закрученных веером стопках, а в вазах на тонких ножках — букеты конфет. На полках стояли бутылки с разными винами.
Взглянув на витрину, мы сразу подошли к продавщице. Нанка протянула ей три рубля: «Мяса и два лимона!» — потребовала она. Очередь засмеялась. Нанка обернулась и очень серьезно сказала: «У нас мама дома болеет. Надо ей сварить суп». «А папка-то, что же, не помогает?» — спросила какая-то тетка. «Папка-то? — переспросила Нанка и на секунду задумалась. — Папка-то взял и… умер», и она для убедительности развела руками. Я тоже на всякий случай развела руками.
Смех прекратился. Из очереди к прилавку подошел мужчина в морской форме и, обращаясь к продавщице, сказал: «Красавица, а ну-ка взвесь-ка во-о-н тот кусок». На крюке висел здоровый кусок мякоти. Продавщица округлила глазки. Офицер добавил: «Давай, милая, скоренько. Я заплачу». Авоська с мясом растянулась до пола. Мои карманы оттопыривали два лимона. «Донесете?» — спросил мужчина. «Донесем! Мы сильные!» Когда мы приперли этот кусман домой, мама не поверила своим глазам. Мы рассказали ей про доброго дядю, и она почему-то закрыла лицо руками. Через минуту встала и пошла на кухню варить мясо.
В другой раз мама заболела уже не зимой, а весной, когда набухали почки сирени и в воздухе запахло теплом. Слабым голосом она попросила воды и с трудом, через паузы, сказала, что мы должны вызвать ей врача. Мы побежали так быстро, как могут бежать только насмерть напуганные дети. Когда мы вбежали в поликлинику и увидели, сколько там толпится народу, мы закричали на весь зал: «Вызываем врача! У нас мама заболела! Где врач?» К нам подбежали люди и стали спрашивать адрес, мы называли адрес и снова кричали: «Вызываем врача! Врач! Где врач? Мы тебя вызываем!» Нам начали объяснять, что врача мы уже вызвали, что он поехал к маме на машине, что мы можем идти домой.
Обратно мы бежали уже не так быстро, в боку кололо, да и сил уже не было. На земле валялась моя ленточка, потерявшаяся по дороге туда, я обрадовалась ей и намотала на руку. У нашей калитки мы увидели «скорую» и шептавшихся о чем-то соседей. К нам подошла знакомая девчонка и сказала, что если наша мама умрет, то мы с Нанкой будем жить с ними. Их четверо сестер, и им все равно, сколько их еще будет. Мы вошли к маме, она подписывала врачу какую-то бумагу, и он уехал, оставив после себя на столе сломанные ампулы и запах лекарств. «Ты не умрешь?» — строго спросили мы. «Нет», — твердо ответила она.
