Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны
Я не был готов к этому вопросу — до сих пор он казался мне лишенным какого бы то ни было практического смысла. Подумав, я ответил, что все будет зависеть от того, превратится ли разрядка напряженности между Польшей и Германией во взаимовыгодное политическое и экономическое сотрудничество. Я напомнил ему, что угроза превентивной войны миновала для нас совсем недавно. Для того, чтобы новые отношения сформировались, нужно время. Пока что на этот вопрос нельзя ответить однозначно. Впрочем, я полагаю, что, по крайней мере, круг лиц, близких к польскому маршалу скорее склонен распространять свои политические интересы на восточные и северо-восточные, чем на западные территории.
Гитлер кивнул головой. "А как насчет Австрии? Какова будет позиция Польши, если я добьюсь присоединения Австрии к Рейху?" Я ответил, что у меня сложилось впечатление, будто Польша заинтересована только в том, чтобы как можно дольше отвлекать немецкую экспансию от польских территорий.
Я не могу судить о том, тактические ли это маневры или долгосрочная стратегия. Однако в июле прошлого года в Варшаве мне задали коварный вопрос: почему все-таки "дранг нах остен", а не "дранг нах вестен"? Ведь на западе — биологически одряхлевшие народы, а на востоке — развивающиеся. К тому же, западные районы Польши заселены сильнее, чем восточные районы Германии. "Это очень кстати, — сказал Гитлер. — Когда я верну Германии славянские области, я позабочусь о том, чтобы немцы со временем не выродились в славян". Тут он на мгновение задумался, встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед по своему кабинету. Я воспользовался этой паузой, чтобы в общих чертах изложить Гитлеру свои мысли о том, какой может быть стратегическая концепция Германии в восточной политике. Я полагал, что следует повременить с пересмотром границ и проводить экспансию за счет интенсификации экономических и политических отношений, создавая взаимовыгодный союз центрально- и южноевропейских государств, из которого мирным путем можно постепенно создать что-то вроде федерации. Тем самым я хотел указать, что именно проведение такой мирной экспансии с наибольшей вероятностью обеспечит Германии поддержку англичан. Я отметил, что хорошие предпосылки для проведения подобной политики существуют не только в Польше. И германское национальное государство могло бы иметь большое будущее, если вместо бескомпромиссного пересмотра границ стало бы налаживать мирные контакты с соседями. Беседа с маршалом Пилсудским показала, что поляки действительно заинтересованы в том, чтобы найти общий язык с Германией.
Гитлер молчал. Трудно было понять слышит он меня или нет. Наконец он прервал меня: "Мне и в самом деле очень приятно, что на Востоке я могу действовать совместно с Польшей, а не против Польши". Потом он снова задумался и продолжил: "Во всяком случае, я дам полякам шанс. Мне кажется, они реалисты и относятся к демократам точно так же, как и мы. Но пусть эти господа будут великодушны. Только тогда они могут рассчитывать на великодушие с моей стороны". Гитлер спросил, готова ли Польша обменять некоторые области на равноценные области Германии. Я ответил, что не стоит начинать отношения с Польшей с такого вопроса — напротив, следует наладить отношения, и тогда этот вопрос решится сам собой. Гитлер никак не отреагировал на мои слова. "Борьба с Версальским договором — это только средство, а не цель моей политики, — продолжил он свою мысль. — Прежние границы Рейха меня не интересуют. Восстановление довоенных размеров Германии — не та задача, которая может оправдать нашу революцию".
"Вы собираетесь объединиться с Польшей и напасть на Россию?" — спросил я.
"Вполне возможно", — ответил он.
"Разве не это вы имели в виду?"
"Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать".
Я возразил, что поляки вряд ли согласятся принять русские территории в качестве компенсации за свои западные, если им не предложить тех земель, которые их безусловно заинтересуют. Они вряд ли удовлетворятся одной лишь Белоруссией. Им нужны Прибалтика и Причерноморье.
"Об Украине пусть и не мечтают", — прервал меня Гитлер.
Впрочем (продолжал я), все эти планы, очевидно, несколько преждевременны, так как сначала нужно посмотреть — возможно ли вообще сотрудничать с ними и если да, то до какой степени. Я не сомневаюсь, что Польша, так же, как и Германия, заинтересована в дальнейшем вытеснении Советской России из Европы. Однако я опасаюсь, что Польша едва ли сможет с пониманием отнестись к украинской тактике Германии. Во время моего первого визита в Варшаву мне дали понять, что нам следовало бы снять с повестки дня идею Розенберга об Украине под германским руководством. Если Польша в определенной степени поступится своими интересами на Западе, то она, я полагаю, захочет сама реализовать свои территориальные претензии к Украине и — по меньшей мере — к Литве, а может быть, даже к Латвии. Польские политики видят в контурах Великопольской империи, протянувшейся от Балтийского до Черного моря, неизбежное будущее своей нации — и это не исторический романтизм, а вполне реальная, географически обусловленная тенденция.
"Мне не нужно, чтобы мы соседствовали с военной мощью новоиспеченной польской империи, — грубо прервал меня Гитлер. — Если так, то какой мне интерес воевать с Россией?"
"Но не учитывая интересов Польши, мы едва ли сможем уговорить ее поступиться западными территориями", — возразил я.
"Тогда я заставлю поляков отдать эти земли. Я уже сейчас в состоянии заставить их соблюдать нейтралитет. И я думаю, что разделить Польшу мне тоже не составит труда".
Я спросил, как Гитлер рассчитывает это сделать.
"Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было". Гитлер в молчании прошелся по кабинету. "В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом. Но я этого не хочу. Это будет слишком дорого стоить. Я не стану делать этого, пока я могу без этого обойтись. Польша нужна мне до тех пор, пока существует угроза с Запада".
"Вы всерьез собираетесь выступить против западных государств?" — спросил я.
Гитлер встал как вкопанный. "А зачем же мы вооружаемся?" Я сказал, что агрессия в западном направлении определенно вызовет создание мощной антигерманской коалиции, и мы просто не сможем с нею справиться.
"Именно в том и состоит моя задача: предотвратить это, продвигаясь постепенно, шаг за шагом, так, чтобы никто не мог помешать нашему продвижению. Каким образом все это получится, я еще не знаю. Но я, безусловно, добьюсь своего — порукой тому нерешительность Англии и внутренняя разобщенность Франции". Тут Гитлер перешел к особенно любимой теме — пацифистским настроениям Англии и Франции. Ничто не могло поколебать его уверенности, будто Англия абсолютно неспособна к новой войне, а Франция, даже имея превосходную армию, едва ли сможет своевременно воспользоваться ею, если мы возбудим в этой стране внутренние беспорядки или посеем раскол в ее общественном мнении. Я возразил ему, что рассуждения о небоеспособности Англии и Франции на поверку могут оказаться весьма грубой ошибкой.
