Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
Кроме того, я пристрастился к наркотикам и стал выделывать такие кульбиты. Публика просто балдела. Я стал претенциозным и делал то, что вообще не было свойственно The Beach Boys. Это было мое.
Что за программу выработали доктор Лэнди[86] и его команда?
– Ну, в основном она была направлена на то, чтобы вылечить меня от наркомании.
У тебя была такая проблема?
– Да, у меня была проблема с наркотиками. Еще четыре месяца назад я нюхал много кокаина. И появились врачи, научившие меня справляться с этим, – все время находиться под надзором, чтобы не прикасаться к наркотикам.
Как ты находишь такой подход?
– Такой подход работает, потому что все время есть кто-то рядом, а это держит тебя в узде. К тебе бросаются, когда ты готов совершить что-то непотребное. Это работает до тех пор, пока наконец не будет достигнута стадия, когда надзор уже не понадобится.
Почему ты пошел на такую программу?
– Потому что моя жена вызвала врачей, и по закону она имела на это право.
Кроме того, что за тобой следили, что еще делали для тебя люди доктора Лэнди?
– Они учили меня общению, тому, как общаться с людьми. Просто учили меня приличному поведению в обществе, вроде как манерам.
Разве ты не мог держать себя в обществе?
– Мог, но я растерял навыки. Из-за наркотиков.
Как это?
– Просто. Из-за наркотиков. Я стал настоящим параноиком, не мог с собой совладать.
В то время ты не был счастлив?
– Я был чертовски несчастен. Знал, что завожу себя, и ничего не мог с этим поделать. Я был никчемный овощ. Все злились на меня, потому что я не мог работать, не мог расстаться с сигаретой. Каждый день кокаин. Тусовки. Кругом мешки со «снегом», и я вдыхаю его как безумный.
Но наркотики – просто симптом, разве не так? Должно же быть что-то еще. Карл[87] сказал, что однажды ты взглянул на мир, а он оказался таким сумбурным, что ты не смог его принять.
– Не смог.
Но мир действительно сумбурный. Как же ты с ним справляешься?
– Так и справляюсь… пробежка по утрам. Черт возьми, встаю с постели и делаю пробежку, и уверен, что сохраняю форму. Вот что я делаю. И пока единственный способ не притрагиваться к наркотикам – это жить бок о бок с надзирателями, а единственный способ совершать пробежку – тот, когда надзиратели выводят меня совершить пробежку.
Так что в каком-то смысле ты не вполне одобряешь эту идею.
– Просто если один раз попробуешь наркотики, они тебе понравятся и ты их снова захочешь. Ты сам-то употребляешь наркотики?
Да, экспериментирую.
– Ты? Ты нюхаешь?
Конечно.
– Я так и думал. У тебя с собой есть?
Нет.
– Проблема. Есть что-нибудь, чтобы взбодриться?
При мне ничего нет.
– Ничего? Совсем ничего? Никаких стимуляторов?
Я не стал бы тебя обманывать. Жаль, что у меня их нет. Но их нет.
– А дома есть? Ты знаешь, где достать?
Понимаешь, я полагаю, что ты в ходе своей программы уже достиг того состояния, когда не должен задавать таких вопросов.
– Правильно. Я просто даю слабину. Этого я не понимаю. Просто как-то так получается. Я допивался до чертиков – это другое дело. Они не позволяют мне пить, употреблять таблетки и кокаин. Каждое утро я делаю пробежки.
Разве твоя жена не пригласила доктора Лэнди работать с тобой?..
– Я был пропащим человеком. До последнего времени я лежал в клинике.
Джордж Лукас
Интервьюер Пол Скэнлон
25 августа 1977 года
Ну и как? Вы действительно думали, что «Звездные войны» будут столь успешны в прокате?
– Никоим образом. Я ожидал, что фильм «Американские граффити» будет довольно успешным и, возможно, принесет десять миллионов долларов – это в Голливуде классифицируется как успех, – а потом я взлетел, когда он стал громким блокбастером. И мне говорили: «Ну, вот это да! Как это тебе удалось?» А я сказал: «Да, один кадр, и вот мне повезло». Действительно, никак не ожидал, что такое случится снова. Вообще, после «Граффити» я просто заглох. Я был так опутан долгами, что сделал меньше денег на «Граффити», чем на «THX 1138»[88]. Между этими двумя фильмами наступил перерыв в четыре с половиной года, или пять лет моей жизни, и, уплатив налоги и прочее, я жил на девять тысяч долларов в год. К великому счастью, моя жена работала заместителем редактора. Только благодаря этому мы выжили. Потом я заключил очень скромный в финансовом плане контракт на съемки «Звездных войн».
Сколько студий отвергли этот проект?
– Две.
А потом «Фокс»[89] его приняла?
– «Фокс» его приняла, и точка была поставлена, потому что я не хотел отдавать фильм больше никому. Не знаю, что бы я делал в противном случае, наверное, сменил бы профессию. Но «сменить профессию» – это уже крайний выход. На самом деле мне хотелось оставаться самим собой. Сразу же после «Граффити» я стал получать письма от подростков, в которых говорилось, что фильм изменил их жизнь, и что-то внутри меня подсказывало мне, что надо делать детский фильм. А все говорили: «О чем ты? Ты с ума сошел».
Я снял «Граффити» как вызов. Все, что я снял раньше, было сумасшедшим, авангардистским, абстрактным кино. Фрэнсис[90] действительно спровоцировал меня на это. «Сделай что-нибудь душевное, – сказал он, – все думают, что ты холодная рыба; все, что ты снимаешь, это научная фантастика». Поэтому я снял «Граффити», а потом подумал, что у меня есть шансы поднять «Звездные войны». Я в десятый раз объездил все студии с проектом «Апокалипсис», и все они ответили отказом. Поэтому я взялся за другой проект, за этот фильм для детей. Я подумал: всем известно, в какой жуткий сумбур мы превратили мир, всем известно, во что мы превратили Вьетнам. Известно и то, что каждый фильм, снятый за последние десять лет, свидетельствует о том, как мы страшны, как мы разорили мир, и какие мы подонки, и как все прогнило. И я сказал: «То, что нам действительно нужно, это что-то более позитивное». Потому что «Граффити» доказал: подростки забыли, что значит быть подростками. Прежде чем стать кинорежиссером, я всерьез занимался общественными науками, долго изучал социологию, антропологию и немного то, что называю социальной психологией, своего рода ответвление антропологии/социологии – я смотрел на культуру как на живой организм: почему он делает то, что делает. Во всяком случае, я осознал то, что подростки по-настоящему потеряны – своеобразное наследие войны, разгоревшейся в 60-е годы, и было безрадостно продолжать в том же духе, просто стоять в стороне сложа руки. Мне захотелось сохранить то, о чем действительно думало конкретное поколение американцев, когда они были подростками, – строго говоря, примерно с 1945 по 1962 год, вот это поколение. Была определенная «автомобильная культура», определенный ритуал дружбы, и именно среди этого я жил и по-настоящему любил.
