Гамсун. Мистерия жизни - Будур Наталия Валентиновна

Она сняла пальто и вуаль.

– Ну, смотрите! – сказала она и опять с неудержимой страстью обняла меня.

Ей было двадцать два – двадцать три года; на правой руке она носила обручальное кольцо и, пожалуй, в самом деле была замужней дамой. Красивая? Нет, слишком много веснушек, и почти нет бровей. Но все ее существо дышало волнующей жизнью, и рот ее был удивительно прекрасен.

Я хотел спросить, как ее зовут, где ее муж, если он у нее есть; хотел узнать, в чьем я доме; но она крепко прижалась ко мне, едва я открыл рот, и запретила проявлять любопытство.

– Меня зовут Эллен, – сказала она. – Хотите чего-нибудь? Ничего, я могу позвонить. Только вы должны уйти на время туда, в спальню.

Я вошел в спальню. Лампа из гостиной слабо освещала ее, я увидел две кровати. Эллен позвонила и велела принести вина; я слышал, как горничная поставила вино и вышла. Через минуту Эллен вошла в спальню, остановилась у двери. Я шагнул к ней, она слегка вскрикнула и в тот же миг пошла мне навстречу...

Это было вчера вечером...

Что случилось дальше? Потерпи, случилось еще многое!

Когда я проснулся утром, начинало светать. Дневной свет проникал по обе стороны шторы. Эллен тоже проснулась, она утомленно вздохнула и улыбнулась мне. Ее руки были белые и словно бархатные, грудь – такая высокая. Я ей шептал что-то, но она зажала мне рот губами с немой нежностью. Светало все больше и больше.

Через два часа я был уже на ногах. Эллен тоже встала, возилась со своей одеждой, надела ботинки. И тут я переживаю то, что до сих пор пронизывает меня ужасом, как страшный сон. Эллен идет за чем-то в соседнюю комнату, и в тот момент, когда она открывает дверь, я оборачиваюсь и взглядываю туда. Холодом веет от открытых окон, и среди комнаты, на длинном столе, лежит мертвец. Мертвец в гробу, в белом одеянии, с седой бородой. Худые колени торчат под покровом, точно яростно сжатые кулаки, а лицо желтое и ужасное. Я вижу все это в ярком дневном свете. Я отворачиваюсь и не говорю ни слова.

Когда Эллен вернулась, я был уже одет и собирался идти. Я еле мог ответить на ее объятие. Она что-то еще надела, она хотела проводить меня вниз, до самого подъезда, я не возражал и все еще ничего не говорил. В подъезде она прижалась к стене, чтобы не быть замеченной, и прошептала:

– До свидания.

– До завтра? – спросил я осторожно.

– Нет, не завтра.

– Почему не завтра?

– Молчи, милый, я должна завтра идти на похороны, умер один родственник. Вот, теперь ты знаешь.

– Так послезавтра?

– Да, послезавтра, я буду ждать тебя здесь, в подъезде. Прощай.

Я ушел...

Кто она была? И этот покойник? Как он сжимал кулаки, в какой трагикомической гримасе застыли углы рта! Послезавтра она будет снова ждать меня – идти или нет?

Я направляюсь прямо в кафе «Бернина», спрашиваю адресную книгу, отыскиваю Старую Королевскую улицу, такой-то номер – так, я вижу фамилию. Я жду, пока принесут утренние газеты, набрасываюсь на них, чтобы посмотреть извещения об умерших; так, я нахожу и ее извещение, оно стоит первым в ряду, жирным шрифтом: «Мой муж скончался сегодня после продолжительной болезни, в возрасте 53 лет». Объявление помечено позавчерашним днем.

Я долго сижу и думаю. Живут муж и жена, она на тридцать лет моложе его, он долго болеет, однажды он умирает.

Молодая вдова вздыхает с облегчением. Жизнь, безумная очаровательница жизнь зовет, и она покорно отвечает на этот голос: иду!

В тот же вечер она идет на Вестерволь...

Эллен, Эллен – послезавтра!» [85]

Гамсун любил и умел шокировать публику (не только сторонних наблюдателей, но и близких друзей) – и делал это совершенно сознательно.

Так, в дневнике Кафки (сентябрьские записи 1911 года) сохранилось описание визита к нему норвежского писателя. В гостях, помимо Гамсуна, был еще и художник А. Кубин. Во время беседы, совершенно неожиданно для присутствующих, автор «Голоса жизни» схватил лежащие на столе ножницы, поставил на край стола ногу и отрезал себе снизу брючину.

Вроде бы ничего страшного нет в таких эпатирующих поступках, но у многих ревнителей морали они вызывали желание навредить тому, кто их совершает. Гамсуну пришлось это испытать на личном опыте.

Когда он, после возвращения в Норвегию, попытался получить стипендию (1150 крон) в Союзе писателей Норвегии, которая позволила бы ему осуществить давно задуманное путешествие на Кавказ, ему в ней отказали. Стипендия была присуждена мало известному писателю Ветле Висли.

«Моргенбладет» немедленно откликнулась: «Нам сообщили, что господину Гамсуну отказали в стипендии, на получение которой он претендовал, на том основании, что он опубликовал непристойный рассказик в не менее непристойном журнале „Баста“. Продажа журналов, подобных „Басте“, в нашей стране запрещена. Коме того, нам стало известно, что журнал принадлежит немецкому издателю Лангену».

Вряд ли одна только новелла послужила основанием для отказа в стипендии, тем более что ее литературная ценность не вызывает сомнений. Скорее всего, так норвежские писатели «поквитались» с бунтарем Гамсуном, который на протяжении многих лет нападал на них.

Кроме того, в 1896 году Гамсун делает доклад «О переоценке своего отношения к писательскому делу и писателям», в котором говорит о своем разочаровании в профессии. Гамсун призывает публику снисходительно относиться к писателям, не сотворять из них кумиров, ибо ни к чему хорошему, по его мнению, это привести не может. Культ писателей становится настоящим бедствием для народа, который готов слепо следовать за своими лидерами.

Подобного выпада писатели простить Гамсуну конечно же не могли, тем более что в их памяти были еще очень свежи впечатления от «Редактора Люнге» и статьи о Ларсе Офтедале. И в результате Гамсун остался без стипендии.

* * *

Мы уже говорили, что Кнут Гамсун противоречив и последователен одновременно: он всю жизнь хотел стать писателем, стремился к славе, а как только понял, что мечта его сбывается (когда писал «Голод», а впоследствии и «Мистерии»), был готов отказаться от славы и издать книгу анонимно.

Жить без писательского дела Гамсун не мог, в своих книгах он изливал душу; образы, мысли и чувства мучили его до тех пор, пока не выливались на бумагу. Однако сам он всегда утверждал: «Я – просто крестьянин, земледелец». Безусловно, в этом была доля кокетства и проявление комплекса «человека из народа», но таков уж он был.

«Человек из народа» уже в это время знал себе цену и, когда что-то в делах шло не так, как ему хотелось, он был готов пойти на ссору даже с приятелями. Так будет всю жизнь, до последних дней уже очень старого гения и упрямца.

А в 1896 году произошла одна из первых из таких ссор. В то время знаменитый Эдвард Мунк работал над портретом Гамсуна. Он делал гравюру, за которую рассчитывал получить приличное вознаграждение, – как и многие художники, он испытывал проблемы с финансами.

Гамсун был рад, что портрет делает Мунк, и пригласил его приехать к нему в пансионат в Льян, потому что считал необходимым позировать. Мунк же придерживался другого взгляда – он и так достаточно хорошо знает свою модель. Поэтому в пансионат не поехал, чем страшно разозлил Гамсуна, но послал ему письмо:

Вскоре Гамсун узнает, что Мунк уже продал медную доску за триста марок немецкому журналу «Пан», приходит в ярость и в гневе пишет Мунку: