Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Ну и, конечно, в доме таком дети спешат от навоза подальше.
– Счастливыми приезжают сюда?
– Кто поймет, какой оно масти, людское счастье? Иной приезжает летом на «Жигулях». Видимость вроде бы неплохая. А слово за слово – ничего, окромя «Жигулей», за душою не сыщешь. Соберут грибов-ягод, у матери сала прихватят – и до свидания, до нового лета!
– Но, слышно, и насовсем приезжают?..
– Да, пять-шесть семей назову. Вернулись! И этих теперь уже с места не двинешь. Все повидали, о всем имеют суждение не по слухам. Наш Геннадий – наилучший пример…
Геннадий окончил в Пскове сельскохозяйственный техникум, но на семейном совете сказал: отец, я хочу поглядеть жизнь. Отец подумал и ответил в том смысле, что никому не заказано жизнь поглядеть. Езжай. Но, если почувствует сын, что лучшее для него место тут, у псковских озер, пусть приезжает без колебаний.
Геннадий уехал строить КамАЗ. Два года работал на самосвале. Потом пересел на автобус и работал еще восемь лет. Стал горожанином. И жизнь, можно считать, сложилась вполне хорошо: получил большую квартиру, родились два сына. Каждое лето Геннадий с семьей приезжал в Грибно. Были ягоды и грибы, было купанье в озерах, но заходил Геннадий и в правленье колхоза, подолгу толковал о жизни с отцом. А в этом году весною приехал и, обнявшись с отцом и матерью, прямо на пороге сказал: «Все. Мое место тут».
– Ну и сразу же в шесть топоров стали ладить Геннадию дом…
* * *В новом доме я застал важный момент: опробование только что сложенной печи. Из трубы, как из паровоза на крутом перегоне, валил дымище. А в звонком, ничем пока не заставленном доме пахло смоляными дровами, стружкой, подсыхающей глиной.
– Не дымит! – счастливо сказала хозяйка. – И теплая!
Один из внуков Сергея Афанасьевича – третье поколение семьи Садовниковых.
Двое мальчишек стояли у печи, прислонив к подсохшему ее боку ладони. Хозяин постукивал молотком – подравнивал пол, прилаживал плинтуса. Пока мы с ним говорили о разных жизненных поворотах, в новой печке поспело пахучее варево. Валентина вынула из огня щербатенький чугунок, вынула сковородку со шкварками, принесла из сенец кастрюлю с соленьем, и я, таким образом, оказался опять при застолье. Стола, правда, не было. Еду поставили на широкую доску, лежащую на козлах. Ели стоя, обжигая руки картошкой и хватая шкварки сосновыми щепками.
– Не жалеете? – спросил я хозяйку, зная, что этот вопрос ей понятен.
– Что вы, что вы!..
– Решать такие дела непросто, – сказал Геннадий, – шутка ли – десять лет городского житья. Если б не Валентина – верный союзник, мог бы и не решиться…
– О, пир горой у строителей! – Вбежавший Анатолий кинул в угол рабочую телогрейку, мячиком побросал в ладонях картошку. – Я пришел вас в баню позвать. Сергей и Сашка смыли уже солярку, батя пошел бередить свои раны. Пару навалом! Веники всякие – береза, дуб, елка. Михалыч, может, и вы?.. Да плюньте вы на билет! Уедете завтра. Сашке свистнем, он подвезет…
Гусарских выходок я не люблю. Но тут нащупал в кармане билет до Москвы, смял его в кулаке и кинул в жар печи.
И еще один вечер провел в хорошей дружной семье.
Фото В. Пескова и из архива автора. Грибно, Псковская область. 11 декабря 1982 г.
Зеленый друг
Подарки
Опасная вещь на Востоке – неосмотрительно что-нибудь похвалить. Я таковую оплошность лет двадцать назад допустил во Вьетнаме. В маленькой деревушке мы задержались купить бананов и утолить жажду. У легкой хижины из бамбука, где мы присели передохнуть, на дереве висела клетка с большим попугаем. И я по привычному интересу к животным не преминул познакомиться с птицей. Попугай весьма дружелюбно щипнул мой палец, я щелкнул его по клюву. Этого было довольно, чтобы хозяин дома, добрый сухонький старичок, снял с крючка клетку, и я с опозданием понял, что нахожусь на Востоке. Попугай переходил в мою собственность. Умоляюще я поглядел на молодого переводчика Тханя, изучавшего русский язык в Москве. Но руки помощи я не дождался. «Товарис Песков, это подарок. Надо берить. Потому что хозяин очень сильно будешь обидеть».
Мы чем-то, забыл уже, отдарились. И тронулись далее в обществе здоровенного попугая, коего не смутили ни новые люди, ни тряска в машине. Он лопал бананы, находя попутное удовольствие в разрывании клювом шкурок.
Счастливым в тот день я себя не почувствовал. Предстояло трехнедельное путешествие по стране, и клетка с птицей в добавление к сумкам и фотокамерам путешествие осложняла.
В первом же городке, куда мы прибыли на ночлег, я решил искусить попугая свободой – ложась в гостинице спать, приоткрыл дверцу клетки и оставил незакрытым окно. Понаблюдав немного за птицей, я уснул, надеясь утром увидеть клетку пустой.
Проснулся от стука в дверь. «Заходи!» – крикнул я Тханю, продирая глаза. И оба разом мы увидели нечто необычайное. Весь пол моей комнаты был белым, как будто за ночь через окошко намело снегу. Пол устлан был рваной бумагой. Выбравшись ночью из клетки, попугай обнаружил связку моих газет и, надо полагать, с наслаждением наделал из них бумажной лапши. Судя по белым «визитным карточкам», оставленным и там и сям, попугай вдоволь набегался, налетался. Несомненно, видел он и окно с шуршащими около ветками пальмы. Но ни в грош не поставив свободу, зеленый мой друг после трудов праведных забрался в клетку и, когда мы с Тханем созерцали его деянья, благодушно дремал на жердочке.
Страсть попугая крошить бумагу делала его интересным. Забавляясь, мы давали ему листки из блокнотов, и он методично, придерживая бумагу лапой, рвал ее на кусочки – из нашей машины время от времени ветер выдувал белые облака.
Опустим трехнедельное путешествие и приключения с птицей. Когда мы вернулись в Ханой, я серьезно сказал Тханю, что не люблю держать животных в неволе, что попугай не выдержит зимнего путешествия до Москвы, что есть на границе санитарный кордон – «давай подарим птицу в Ханойский Дворец пионеров». Тхань не стал возражать. Но вечером, к ужасу моему, пришел в гостиницу с великолепной металлической клеткой, с бумагой-сертификатом для пограничников и с документом уплаты очень немаленькой пошлины за вывоз птицы.
Я пожурил Тханя, но делать было нечего. Утром, занося свой багаж в самолет, летевший из Ханоя в Пекин, первым делом я отыскал подходящее место в салоне для попугая.
Когда поднялись и полетели над джунглями, сразу же стало ясно: зеленый мой друг высоту переносит исключительно плохо. Он весь взъерошился, закрыл глаза и на жердочке еле держался. Все в самолете близко к сердцу приняли страдания птицы. Ну как ей помочь? На беду, самолет, столкнувшись с грозовым фронтом, набрал чрезмерную высоту. На ней даже людям стало несладко, пернатый же пассажир зеленым комком свалился на донышко клетки… Но, к удивлению моему, в себя пришел он сразу, как только снизились на подходе к Пекину – вскочил на жердочку, почистил перья, с наслаждением разорвал подсунутую ему четвертушку бумаги.
– Что я вижу… Попугай! – Это первое, что я услышал, спускаясь по самолетному трапу в Пекине. Меня встречал наш собкор Леня Корявин. После объятий он исповедался, что многие годы мечтает завести попугая. Следуя восточному обычаю, я протянул Лене клетку и облегченно вздохнул.
Но точку в этой забавной истории ставить рано. Месяцев через пять приезжает Леня из Пекина в отпуск домой. Встретились, разговорились о том, о сем. Ну и, конечно, вопрос: а как попугай? Леня смущенно признался, что подарил попугая общему нашему другу, тогдашнему корреспонденту «Правды» в Пекине Мише Домогатских.
– Надоел?
– Да понимаешь, он такое наделал!..
Все, что было рассказано Леней, меня заставило хохотать, но я вполне понимал: Лене было тогда не до смеха.
Покормив вечером попугая, жена Леонида плохо закрыла дверцу клетки. И утром семья Корявиных увидела картину, хорошо мне знакомую. Пол в рабочем Ленином кабинете походил на залу, где справляли елочный бал – белым-бело от рваной бумаги! Попугай, спокойно дремавший в клетке, не подозревал, конечно, что им растерзано: полные записей два журналистских блокнота, недописанная статья в «Комсомолку», стопка каких-то нужных бумаг.
– Подарил, – сказал толстый и добродушный Леня. – Жена настояла…
Когда в Москву приехал Миша, я жаждал с ним встречи. И первый вопрос мой касался не Китайской стены, у которой он в тот год побывал.
– Как попугай?
Миша, хорошо уже знавший, что было с попугаем у Лени и у меня, улыбнулся.
– Подарил бестию… Из-за него чуть взыскание не схлопотал.
Жертвой попугая в этот раз стал финансовый отчет журналиста, подготовленный для посылки в редакцию.
Подарил Миша теперь уже знаменитого попугая-разбойника молодому нашему дипломату.
Через год, услышав, что семья дипломата вернулась в Москву, я, сгорая от любопытства, позвонил с расспросом о попугае.
