Леонид Млечин - 10 вождей. От Ленина до Путина
Ведь только благодаря тому, что Путин был в то время реальным национальным лидером, наш русский многомиллионный избиратель без тени сомнения проголосовал в марте 2008 года за никому не известного политика Дмитрия Анатольевича Медведева. Стоило Путину назвать преемником вместо Медведева Сергея Иванова или Владимира Якунина, и результаты голосования, скорее всего, были бы подобными. Где, в какой стране Запада возможно такое электоральное чудо?..»
Все эти годы телевидение следило за тем, чтобы принцип паритетности соблюдался неукоснительно – Путин и Медведев должны присутствовать на экране в равной пропорции. И постепенно в сознании общества Дмитрий Анатольевич стал столь же равновеликой фигурой, как и Владимир Владимирович.
В мае 2011 года 69 процентов опрошенных одобрили деятельность Дмитрия Медведева как президента, сообщил «Левада-центр», и столько же – деятельность Владимира Путина как премьера.
Социологи спрашивали: в чьих руках должна быть сейчас власть в стране?
Ответы: «в руках Путина» – 16 процентов, «в равной степени в руках обоих» – 31 процент, «в руках Медведева» – 42 процента…
«Какой-то части элит, а теперь и какой-то части общества перестала нравиться безальтернативность, – подвел итоги опроса социолог «Левада-центра» Алексей Левинсон. – Хотя прежде ее любили и умильно называли стабильностью. Вдруг открылось, что, пока мы упивались тем, как мы с ним (Владимиром Путиным. – Прим. ред.) встаем с колен, его расторопные друзья и коллеги прибрали к рукам Россию, великую нашу державу. И хозяева не мы, а они, притом хозяева плохие. Хватит. То, что рейтинг Медведева догнал и начинает кое-где обгонять рейтинг Путина, и означает требование резкой перемены курса… У недовольной части общества сейчас установка не положительная, а отрицательная, это отрицание того, чем были столь довольны все десять лет…»
Экономический кризис обострил все проблемы: вопиющее неравенство, невероятная коррупция, неверие в возможность добиться справедливости. Страна требует социального равенства. В обществе ощущаются внутреннее напряжение, разочарование и неудовлетворенность, отчаяние и озлобление. Если в прежнее десятилетие страна жила в ожидании перемен к лучшему, то последние социологические опросы свидетельствуют об исчерпании запаса исторического оптимизма.
«Широко распространилось мнение, что в стране все плохо, – пишет Михаил Дмитриев, президент фонда «Центр стратегических разработок», в прошлом высокопоставленный правительственный чиновник, – экономика не развивается, а нефтедоллары присваивает правящая верхушка, прикрывая отсутствие успехов политической демагогией. Наряду со снижением доверия к Путину и Медведеву растет запрос на нового лидера, появления которого в прошлом люди боялись…»
Если начальство не меняется естественным для других стран путем нормальных выборов и отставок (сам не справился или подчиненные подвели), если обитатели высоких кабинетов и пассажиры черных лимузинов засиживаются на своих постах, то нарастает раздражение. Сейчас, наверное, не все помнят, но в последние брежневские годы смерть высших руководителей вызывала любые чувства, кроме скорби, сожаления и сочувствия. Даже грешно произносить эти слова, но ждали, когда все они исчезнут.
Концентрация недовольства явно превысила предельно допустимые нормы. Вот общество и ждет: кто и как будет вознагражден по заслугам?
Смешно вспоминать, по каким ничтожным (с нашей точки зрения!) поводам в других странах подают в отставку министры и губернаторы. Уходят сами, понимая, что иного выхода нет. У нас другая система. Чиновник высшего уровня наивно-прямолинейно спросил коллегу по аппарату:
– Чего вы так держитесь за свое кресло? Вам уже под семьдесят. Месяцем раньше уйдете, месяцем позже – какая разница?
Наступила пауза. Потом, сжав ручки кресла, тот сказал:
– Да я буду сражаться не только за год или месяц в этом кресле, а за день или даже час!
Судьба чиновника целиком и полностью в воле высшей власти. И все последние годы, надо понимать, действует принцип: команду не меняю. Вы верны мне, я верен вам.
В результате уже лет десять мы наблюдаем нечто вроде кадрового застоя. Основные фигуры не меняются, лица все те же. Похоже, многие успели обществу надоесть. Недавние кумиры вызывают раздражение, претензии или даже насмешки. Самый хороший начальник с годами перестает нравиться.
Попытки ограничить срок пребывания у власти успехом не увенчались. При Хрущеве записали в устав партии, что высшие посты можно занимать не более двух сроков. Как только Хрущева сняли, это положение отменили. Тогдашние губернаторы – первые секретари обкомов – сидели по пятнадцать-двадцать лет. А тяжело больные Брежнев, Андропов, Черненко руководили нами, пока не умерли.
Мой близкий друг, уважаемый профессор, поделился наболевшим:
– Хоть бы кого-нибудь расстреляли! Легче бы стало.
Человек либеральных убеждений, он вовсе не жесток и не жаждет публичных казней. Но я понимаю, что он имеет в виду. Кого-нибудь накажут? За разнообразные катастрофы, за мучения людей и вопиющее неумение и неспособность чиновников справиться со своими обязанностями… Люди жаждут политической крови. Требуют, чтобы чьи-то головы полетели, – не в прямом, конечно, смысле. Своего рода не денежная компенсация.
Социологи говорят о свойственном нашему обществу ощущении ущемленности, обделенности. Разочарование рождает цинизм, пассивность и равнодушие: от нас ничего не зависит, нашего мнения не спрашивают. С такими настроениями в модернизации страны не преуспеешь…
А когда снимают больших начальников, возникает ощущение торжества справедливости: вот сидел ты сверху, командовал нами, а теперь ты никто. Своего рода мрачное удовлетворение. Известный ученый вспоминал, как в сельской пивной восприняли сообщение по радио об аресте вселявшего страх в каждого из советских людей Лаврентия Павловича Берии, который только что был среди небожителей. Взяв пивную кружку, один из рабочих заметил:
– Хрен ты теперь, Лаврентий Палыч, свежего пивка попьешь.
И все. Легче стало.
Конечно, во сто раз важнее было бы понять, почему не работает государственный механизм, извлечь уроки из постоянных катастроф и неудач. Но на это надежды никакой. И я слышу от своего друга пугающую фразу: «Хоть бы кого-нибудь расстреляли…»
Социальная напряженность вырывается наружу под националистическими лозунгами. Национализм тщательно подпитывается. Вместо того чтобы воспитывать ощущение единства, общности, солидарности, политики неустанно делят народ России на своих и чужих, на наших и не-наших, на титульных и не-титульных, на правоверных и иноверцев. Молодежь все это впитывает. И откликается.
