Лео Яковлев - Товарищ Сталин: роман с охранительными ведомствами Его Императорского Величества
«Его Превосходительству г. Градоначальнику г. Баку содержащегося под стражей в Бакинской тюрьме Иосифа Виссарионовича Джугашвили.
ПРОШЕНИЕ
От моей жены (так он уже именует херсонскую дворянку. – Л.Я.), бывшей на днях в жандармском управлении, я узнал, что г. начальник жандармского управления, препровождая мое дело в канцелярию Вашего Превосходительства, вместе с тем считает от себя необходимым высылку меня в Якутскую область».
Следующей фразой товарищ Коба пытается намекнуть Его Превосходительству, что он, товарищ Коба, хоть и революционер, но не такой простой, как это кажется новому начальнику бакинских жандармов:
«Не понимая такой суровости по отношению ко мне и полагая, что недостаточная осведомленность (курсив мой.– Л.Я.) в истории моего дела могли породить нежелательные недоразумения, считаю нелишним заявить Вашему Превосходительству следующее».
Далее товарищ Коба описывал свои давние (1903-1904) дела, свои честные отношения с охранкой и свои совершенно незначительные революционные прегрешения, в которых он вроде бы раскаялся. Заканчивалось это прошение жалостливыми словами уже без упоминания о брачных намерениях вождя:
«Делая настоящее заявление, покорнейше прошу Ваше Превосходительство принять его во внимание при обсуждении моего дела. Иосиф Джугашвили. 30 июня».
Слезные просьбы великого комбинатора и революционера и его намеки не возымели действия на исполняющего обязанности бакинского градоначальника полковника Мартынова. И даже сталинской чахотке он не очень поверил. Призрак «Якутской области» продолжал угрожать товарищу Кобе, и только при прохождении его дела в Особом отделе Департамента полиции, где к тому времени уже практически обосновался полковник А.М. Еремин, наконец забрезжила надежда: Особый отдел, видимо, со своими пожеланиями направил бумаги, касающиеся товарища Кобы, в Судебный отдел того же ведомства, а оттуда они поступили также с соответствующими пожеланиями в Особое совещание, которое 12 августа 1910 г. приняло решение возвратить его в Вологодскую область «для отбытия остающегося срока гласного надзора» и «воспретить ему жительство в пределах Кавказского края сроком на 5 лет». Решение Особого совещания было настолько незыблемым, что даже перехват Бакинской охранкой более весомых материалов по его делу на это решение не повлиял, и 20 сентября 1910 г. товарищ Коба отправился в знакомую ему Вологодскую губернию. А 23 сентября, когда вождь уже был в пути, в Баиловскую тюрьму из канцелярии бакинского градоначальника по согласованию с жандармерией пришло разрешение товарищу Кобе сочетаться законным браком с проживающей в Баку Стефанией Петровской, но оно опоздало, и, в отличие от мадам Грицацуевой, очередной невесте вождя пришлось остаться в девках. Больше эта херсонская дворянка на боевом пути своего молодого жениха не появлялась.
Впрочем, Кобу, едущего в Вологодскую губернию, занимали мысли, далекие от брачных планов: родной Кавказ, набитый шальными деньгами Баку для него закрылись на долгие пять лет, и нужно было думать, как и на что жить дальше. И товарищ Коба по прибытии к месту ссылки завязывает интенсивную (в пределах его тогдашних возможностей) переписку с разными казавшимися ему влиятельными партийными людьми в поисках своего нового амплуа. В одном из писем из Сольвычегодска, адресованном знакомому по Кавказу В.С. Бобровскому, он сообщает: «Ильич и К° зазывают в один из двух центров, не дожидаясь окончания срока». Было ли так на самом деле или товарищ Коба выдавал желаемое за действительное – неизвестно. Во всяком случае, письмо, в котором Ильич и К° подбивали бы вождя на побег, чтобы поскорее занять место «в одном из двух центров», среди сохранившихся партийных документов не значится. А пока даже свои статейки о «наших задачах» и «наших разногласиях» товарищ Коба прекратил писать, и российский большевизм остался без такого мощного идеологического источника.
Вынужденное оперативно-идеологическое безделье товарищ Коба компенсировал интенсивными занятиями в сексуальной сфере. Вообще правильно говорят, что если человек велик, то он велик во всем, и товарищ Коба поистине был гигантом революционного секса: после неудачи с Наташей Киртава, которая отказала ему два раза, его молодая жизнь стала чередой половых успехов, и Вологодский край стал одной из его важнейших сексуальных житниц. Если при своем первом посещении этой благодатной местности он получил в качестве подарка от судьбы херсонскую дворянку Стефанию, то во свое второе пришествие он, поселившись в доме сольвычегодки М.П. Кузаковой, вскоре привел туда ссыльную Серафиму Васильевну Хорошенину, которая до прибытия нашего горного орла так характеризовала ссыльный быт в сохранившихся своих записках: «Даже совместных развлечений нет, и ссыльные топят тоску в вине. Я тоже иногда выпиваю».
С появлением товарища Кобы «совместные развлечения у нее появились, и вскоре она переехала к нему в комнату в доме мадам Кузаковой, где 20 февраля они вступили в гражданский брак. Однако через несколько дней темные силы царизма, которые непрестанно реяли над влюбленными, вытащили из-под товарища Кобы его ссыльную невесту и отправили в Никольск, чтобы она там попробовала найти себе другого партнера для совместных развлечений или уже запила по-черному.
Товарищ Коба, оставшись один в супружеской постели, горевал недолго, поскольку рядом была хозяйка дома мадам Кузакова – тоже ведь все-таки женщина! – и он сразу же уложил ее на освободившееся место.
Слухи об очередной новой семье товарища Кобы сразу же распространились в большевистской кодле, и его коллега по отсидкам крестьянский сын и старый большевик Александр Петрович Смирнов (его товарищ Коба, став товарищем Сталиным, убъет в 1938 году) писал товарищу Кобе в дружеском письме: «О тебе слышал, что еще раз поженился».
У товарища Кобы была еще одна революционная особенность: куда бы он ни попадал, он там начинал размножаться, но не в партийно-идеологическом, а в чисто биологическом смысле. Так случится, как об этом говорилось в начале главы, в Туруханской ссылке, где товарищ Коба обрюхатил 14-летнюю сибирскую девку, но там вождь довольно долго вел семейную жизнь. С мадам Кузаковой было иначе: однажды, придя домой, она обнаружила, что супруг исчез. Данные о том, взял ли он из гостеприимного дома золотое ситечко, подобно Остапу Ибрагимовичу, отсутствуют, но кое-что, кроме обнаруженной на столе квартирной платы, от себя лично он хозяйке все же оставил на память, потому что после его отъезда у мадам Кузаковой в положенное время родился ребенок. Сколько существовало таких детей в Российской империи – точно не известно, и сообщество «детей товарища Сталина» по аналогии с комитетом «детей лейтенанта Шмидта» в молодой Советской России не сформировалось. Впрочем, быть непризнанным сыном товарища Сталина в стране победившего социализма было несравненно опаснее, чем неизвестным сыном известного героя-девственника и романтика Шмидта.
