Борис Могилевский - Гемфри Деви
Научный авторитет Деви на континенте неизмеримо возрос. Честь открытия иода, по существу, принадлежит Деви, детальное изучение его свойств — Гей-Люссаку.
Сначала хлор, затем фтор и, наконец, иод прошли через руки Гемфри Деви. Все они, что он особенно подчеркивал, — сходные элементы. Они вошли в науку под именем галоидов (вместе с бромом), и в таблице Менделеева находятся в VII группе, являясь самыми энергичными металлоидами.
Одновременно Деви наблюдает и изучает научный мир Парижа. Позже, во время своей очередной болезни, он записал любопытные характеристики каждого из встреченных им ученых.
«Гюйтон де Морво очень стар; когда я с ним познакомился, ему было между семьюдесятью и восемьюдесятью годами. Несмотря на то, что он был страстным республиканцем, Бонапарт дал ему титул барона. Его манеры мягки и кротки. Вот доказательство твердости его духа. Пообещав свой голос одному лицу, желавшему быть избранным в члены-корреспонденты института (французская Академия наук), он сдержал свое слово, и моему [Деви] избранию нехватило лишь его голоса, чтоб быть избранным единогласно. Никогда прежде не быв во Франции и не интересуясь порядком выборов, я, пожалуй, так и не узнал бы об этом, если б он сам не рассказал мне во время обеда у него в доме.
Вокелен склонялся к закату своей жизни. Когда я его встретил, он производил впечатление химика Другого века, принадлежащего скорее к фармацевтической лаборатории, чем к философской. И все же он жил в Жарден дю Руа. Ничто не могло быть более странным, чем его манеры, жизнь и хозяйство. Две старых девы де Фуркруа, дочери известного профессора, вели его дом. Я помню, что когда впервые посетил его, меня провели в какую-то спальню, одновременно служившую гостиной. Одна из этих дам лежала в кровати, занималась приготовлениями к обеду — она чистила трюфели. Вокелен захотел, чтоб часть их была немедленно приготовлена мне на завтрак, и мне стоило большого труда отклонить эту любезность. Ничто не могло быть более странным, чем простота его речи. У него совсем отсутствовал такт, и даже в присутствии молодых женщин он заводил разговоры на темы из райских времен, никогда не обсуждаемые в обществе.
В. Кювье — даже в его речи и манерах, сразу виден большой человек. Большая сила и красноречие в разговоре. Большие познания как в научной, так и в других областях. Я бы сказал, что он самый талантливый человек из всех виденных мною, но гением его не назвал бы.
Александр фон Гумбольдт — один из самых приятных людей, из всех когда-либо мною встреченных. Светский, скромный, вежливый, полный ума, он был прекрасным собеседником. Его путешествия показывают его предприимчивость, его работа — доказательство разнообразности его знаний.
Гей-Люссак — подвижной, быстрый, изобретательный человек с очень активным умом. Я поставил бы его во главе ныне живущих французских химиков.
Бертолле очень любезный человек, даже когда он был другом Наполеона — хороший, скромный, прекрасный и честный. Стоя на много ниже Лапласа в интеллектуальном отношении, он превосходит его в моральном. Бертолле не производит впечатления гениального человека, зато при взгляде на Лапласа чувствуешь, что видишь гения!
Лаплас, — будучи министром Наполеона, был несколько важен и формален, держался скорее снисходительно, чем любезно. Он говорит как человек, не только чувствующий свое могущество, но и желающий, чтобы его собеседник тоже почувствовал это. Я слыхал, что он очень гордился своими орденами и один из них даже прикрепил к своему халату. Это было в 1813 году. В 1820 году, когда я его увидел снова, его повелитель уже пал. Манеры его изменились. Он стал мягче, и поведение его сделалось более благородным. Я запомнил первый день, когда я встретил его. Это было, мне кажется, в ноябре 1813 года. Я говорил с ним об атомной теории в химии и выразил надежду, что наука в конце концов сведется к математическим правилам, подобным тем, какие он так успешно установил для механических свойств тел. К моим словам он отнесся с пренебрежением, почти презрением, как бы возмущаясь тем, что какие-либо результаты в химии можно сравнивать, даже в далеком будущем, с его достижениями. Когда я обедал с ним в 1820 году, мы обсуждали тот же вопрос; он говорил очень кротко и соглашался со всеми достижениями Джона Дальтона. Правда, наше положение уже изменилось. Он был среди старой (наполеоновской) аристократии Франции и не являлся более интеллектуальным вождем молодого аристократического поколения; я же, прежде молодой неизвестный химик, готовился, по желанию моих коллег, занять кресло, освященное последними днями Ньютона.
Шанталь, долгое время министр внутренних дел Бонапарта, был активным, хитрым интриганом и одновременно придворным химиком, довольно хорошо знакомым с положением химической науки во Франции. Не очень точный в разговоре, слегка хвастливый, но добродушный и хороший собеседник. Больше светский человек, чем ученый. Говорят, что именно он был автором наполеоновских декретов, направленных против английской торговли. Если это так, то он сделал для военной славы Британии больше кого бы то ни было, за исключением своего повелителя».
Некоторые из названных Деви ученых имеют огромное значение в истории наук. Лаплас, которого мало знают как министра Наполеона, создал стройную гипотезу о происхождении солнечной системы. Канто-Лапласовская гипотеза возвышается в астрономии и философии как прекрасный памятник человеческому гению.
Труды Лапласа в геометрии, физике и астрономии поставили его во главе научной мысли Франции первой четверти XIX века.
Бертолле и Гей-Люссак навсегда вошли в историю химии, и в описываемое время являлись общепризнанными вожаками французской школы химиков.
Вокелен, о странностях которого пишет Деви, также начал свою карьеру аптекарским учеником. Ближайший помощник Фуркруа, он быстро выдвинулся в его лаборатории, и в 1791 году сделался уже членом французской Академии наук. Из многочисленных его работ в неорганической и органической химии отметим открытие хрома, указание на существование циановой кислоты, получение в чистом виде мочевины. В 1811 году Фуркруа умер, и заботу о его, дочерях взял на себя Вокелен, или наоборот… Деви достаточно ярко обрисовал обстановку, в которой жил первый и вторые.
Гюйтон де Морво, о твердости духа которого пишет Деви, в свое время голосовал в конвенте за смертную казнь Людовику XVI и являлся членом Комитета общественной безопасности. Ярый флогистоник, он вскоре перешел к более современным химическим теориям. Много занимался воздухоплаванием, предлагал использовать аэростаты для военных целей.
