Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
Поощряя такие безумные представления этой дамы, я не считал, что я ее обманываю, потому что они у нее уже сложились, и было невозможно пытаться ее разубедить. Если бы, как порядочный человек, я сказал бы ей, что все ее идеи абсурдны, она бы мне не поверила, поэтому я решил оставить все как есть. Я мог только получать удовольствие, продолжая позволять считать себя самым великим из розенкрейцеров и самым могущественным из людей дамой, связанной со всем, что было самого высокого во Франции, и, кроме того, обладающей не только состоянием, но и земельной рентой в 80 тысяч ливров и домам в Париже. Я ясно видел, что она не может мне ни в чем отказать, и хотя я не вынашивал никаких планов завладеть этими богатствами ни полностью, ни частично, я не чувствовал в себе сил отказаться от этой власти.
М-м д'Юфрэ была скупа. Она тратила не более тридцати тысяч ливров в год, и пускала в оборот на бирже свои сбережения, что их удваивало. Ее агент скупал ее бумаги, когда они падали, и продавал, когда они росли. Поэтому ее портфель в значительной степени возрастал. Она говорила мне неоднократно, что готова все отдать, лишь бы стать мужчиной, и что она знает, что это зависит от меня.
Я сказал ей однажды, что, правда, владею этой операцией, но не могу на это решиться, потому что для этого пришлось бы ее убить.
— Я это знаю, — отвечала она, — и я даже знаю род смерти, которому я должна подвергнуться, и я согласна.
— И каков, извините, мадам, тот род смерти, который вы, как вы полагаете, знаете?
— Это, — ответила она мне живо, — тот же яд, который убил Парацельса.
— И вы полагаете, что Парацельс обрел ипостаз[23]?
— Нет. Но я знаю, почему. Он не был ни мужчиной, ни женщиной, а нужно определенно быть тем или другим.
— Это верно, но знаете ли вы, как приготовляется этот яд? И знаете ли, что без участия саламандры невозможно его сделать?
— Это возможно, я этого не знала. Прошу вас вопросить в кабале, есть ли в Париже персона, владеющая этим ядом.
Я сразу подумал, что она полагает, что сама имеет этот яд, и, не решаясь указать это в моем ответе, притворился удивленным. Но она не удивилась, и я увидел, что она торжествует.
— Вы видите, — сказала она, — что не хватает только ребенка, несущего в себе мужское начало, извлеченное из бессмертного существа. Я осведомлена, что это зависит от вас, и я не верю, что у вас может не хватить необходимой смелости из-за неуместной жалости, которую вы можете испытывать к моему старому остову.
При этих словах я поднялся и подошел к окну ее комнаты, выходящему на набережную, где оставался с четверть часа, раздумывая о ее безумствах. По моем возвращении к столу, где она сидела, она внимательно на меня посмотрела и, взволнованная, сказала:
— Возможно ли, дорогой друг? Я вижу, вы плакали.
Я оставил ее в этом мнении, вздохнул, взял свою шпагу и покинул ее. Ее экипаж, который каждый день был в моем распоряжении, стоял у дверей, готовый к моим приказам.
Мой брат был единодушно принят в Академию после экспозиции картины, на которой представил батальную сцену; она вызвала одобрение всех знатоков. Академия сама захотела ее приобрести и выплатила за нее пять сотен луи, которые он просил. Он был влюблен в Коралину и женился бы на ней, если бы она не проявила по отношению к нему неверности, которая так его поразила, что для того, чтобы лишить ее всякой надежды на примирение, он женился менее чем за неделю на фигурантке балета Итальянской Комедии. Свадьбу захотел организовать г-н де Санси, казначей консистории, который очень любил эту девушку и в благодарность за прекрасный поступок, который совершил брат, женившись на ней, обеспечил ему заказы картин от всех своих друзей, что предрешило его успех и грядущее процветание.
На этой свадьбе г-н Корнеман, разговаривая со мной о большой нехватке денег в казне, убедил поговорить с генеральным контролером об изыскании средств к исправлению положения. Он сказал, что, вкладывая королевские активы в рынок через почтенную компанию негоциантов в Амстердаме, можно обменять их на бумаги каких-то других вкладчиков, которые, не будучи настолько обесценены, как французские королевские, могут быть легко реализованы. Я попросил его ни с кем об этом не говорить, обещая, со своей стороны, действовать.
Не позднее чем назавтра я поговорил об этом с аббатом, моим покровителем, который, найдя спекуляцию превосходной, посоветовал мне предпринять путешествие в Голландию лично, с рекомендательным письмом от герцога де Шуазейль к г-ну д'Аффри, к которому можно было бы переправить несколько миллионов в королевских бумагах, чтобы учесть их в соответствии с моими разъяснениями. Он сказал мне сначала пойти обсудить дело с г-ном де Булонь, стараясь при этом не создавать впечатление человека, действующего наугад. Он заверил меня, что если я не стану просить денег авансом, мне выдадут все рекомендательные письма, какие я попрошу.
Я в мгновенье ока стал энтузиастом. В тот же день я увиделся с генеральным контролером, который, найдя мою идею очень хорошей, сказал, что г-н герцог де Шуазейль должен быть завтра у Отеля Инвалидов, и что я должен, не теряя времени, поговорить с ним и вручить ему записку, которую он сейчас напишет. Он обещал мне переправить через посла на двадцать миллионов векселей, что в любом случае вернется во Францию. Я хмуро заметил ему, что надеюсь, что нет, если все будет по-честному. Он ответил, что дело идет к миру, и поэтому я не должен давать слишком много маржи, и что в этом я завишу от посла, у которого есть все необходимые инструкции.
Я настолько был захвачен этой комиссией, что провел ночь без сна. Герцог Шуазейль, известный своей решительностью, едва прочтя записку г-на де Булонь и послушав меня пять минут, велел составить мне письмо, адресованное г-ну д'Аффри, которое прочитал и подписал, не дав мне перечесть перед тем, как запечатать; он пожелал мне доброго пути. В тот же день я получил паспорт от г-на де Беркенрооде, попрощался с Манон Баллетти и со всеми своими друзьями, кроме м-м д'Юрфэ, у которой должен был провести весь завтрашний день, и уполномочил подписывать билеты лотереи своего верного помощника.
Месяц назад очень симпатичная и весьма знатная девица родом из Брюсселя вышла замуж, при моем покровительстве, за итальянца по имени Гаэтан, по профессии торговца подержанными вещами. Я был кумом. Грубиян плохо с ней обращался, испытывая приступы ревности, и, соответственно, поскольку несчастная красотка все время мне жаловалась, я несколько раз их мирил. Они пришли пригласить меня пообедать как раз в тот день, когда я складывал багаж, чтобы ехать в Голландию. Мой брат и Тирета были у меня, и, живя еще в меблированных комнатах, я всех пригласил вместо этого обедать к Ланделю, где был приготовлен превосходный стол. Тирета был в своем экипаже; он разорял экс-янсениста, влюбленного в него. На этом обеде Тирета, красивый мальчик и шут в душе, который еще не видел красавиц фламандок, принялся обхаживать ее изо всех сил. Она была этим очарована, мы над этим посмеялись, и все было бы прекрасно, если бы ее муж был разумен и вежлив; но несчастный, ревнивый как тигр, исходил кровью. Он не ел, он ежеминутно бледнел, он метал на свою жену испепеляющие взгляды и совершенно не слушал шуток. Тирета насмехался над ним. Предвидя неприятные сцены, я пытался ограничить его чрезмерную веселость, но напрасно. На прекрасную грудь м-м Гаэтан упала устрица, и Тирета, который находился рядом, быстро подставил ей свои губы и втянул ее. Гаэтан вскочил и влепил своей жене пощечину такой силы, что его ладонь соскользнула с лица жены и попала по лицу соседа. Тирета в ярости схватил его за грудки, повалил на пол и, поскольку оба были не при оружии и дело ограничивалось ударами кулаками, мы не вмешивались; парень поднялся и ревнивец удалился. Его жена, в слезах и в крови, поскольку у нее, как и у Тирета, был разбит нос, попросила меня немного проводить ее, потому что опасалась за свою жизнь по возвращении домой, я поспешил сесть с ней в фиакр, оставив Тирета вместе с моим братом. Она попросила отвести ее к старому прокурору, своему родственнику, который жил на набережной Жевре, на четвертом этаже шестиэтажного дома. Этот человек, выслушав грустную историю, сказал мне, что будучи нищим, не может ничего сделать для бедной несчастной, но что он все сделает, если найдется сотня экю. Я выдал их ему, и он заверил меня, что разорит ее мужа, и он никогда не дознается, где она находится. Она сказала мне, что уверена, что он сделает все, что обещает, и, заверив в своей полной признательности, отпустила меня. По моем возвращении меня из Голландии, читатель узнает, что с ней сталось.