Лев Разумовский - Нас время учило
Мы оглядываем друг друга по-особому, со значением: кому-то еще долго и далеко идти, кому-то сегодня придется закончить свой путь.
И происходит нечто совсем уж странное: прежде чем зайти в лес, мы пожимаем друг другу руки…
Грохот раскатывается по лесу, раздается команда «В цепь!», и до сознания как-то медленно и не сразу доходит, что это бьют скорострельные финские автоматы. Вот оно! Началось.
Короткими перебежками вперед. От дерева к дереву. Тело легкое, ноги сами несут. Не отставать. Слушать команду. Делать, как все.
Автомат наготове. Скоро… Сейчас увидим «их». И тогда — упасть и с остервенением нажать спуск. А пока мы движемся вперед, не стреляя, так как кроме деревьев, кустов да папоротника, цепляющегося за ноги, ничего нет. Автоматная стрельба становится ближе, резко и мощно вступает пулемет. Я стараюсь не терять из виду бегущих товарищей справа и слева, лес заслоняет собой остальных, но я чувствую движение веток, слышу хруст под ногами — лес живет.
Залегли. Лежим довольно долго, а перестрелка удаляется куда-то вправо, вглубь, затем снова возобновляется невдалеке. К стрекоту автоматов примешиваются отдаленные взрывы. Гранаты? Или снаряды? Непонятно, чего мы ждем… Чувство реальности теряется, я как бы вижу себя сбоку в каком-то странном театральном действии или сне.
— Встать! Вперед! — командует наш взводный Алексеенко. Пошли. Между деревьями начинает светлеть, земля уходит куда-то вниз, и мы выскакиваем на берег неширокой речушки. На открытом месте люднее.
Несколько человек переходят речку вброд, другие разуваются, третьи уже на том берегу.
Быстро разматываю обмотки. Близкая автоматная очередь. Идущие через речку пригибаются, потом бегут изо всех сил на берег с открытого места.
— В речку бегом! Одним духом! Ну! — Это Алексеенко. Он уже посредине речки. В правой руке чернеет пистолет, другой он машет нам.
Холодная вода заливает ботинки, ноги скользят по камням на дне. Быстрей. Вот и берег. Залегли. Сердце колотится. Сзади в кустах шум. Оборачиваюсь. Шагаев со смехом задирает юбку медсестре Наде:
— Не промочила задницу?
Силен Шагаев! Нашел время…
Вперед! Выбегаем на лесистый берег. Что это? Прямо передо мной, по-картинному раскинув руки, лежит на спине молодой бритоголовый парень. Наша знакомая маршевая шинель. Зеленые лычки. Погоны, как у меня… И ровная круглая дырка посредине лба… Темная, размером в пятак, с розовыми краями.
Бегом к своим, догонять. Значит, все это реально… Никакого сна. Пять минут назад этот парень, как и я, впервые вступивший в бой, бежал вместе со всеми, как и я, боялся отстать, переходил речку, как и я… Над переносицей, посредине лба возникает ощущение зуда или легкой боли. Я тру лоб, но зуд не проходит.
Лес заполняется высоким воющим звуком, и сразу следует близкий разрыв. Снова вой, и разрывы еще ближе. Мы валимся под деревья, пригибая головы, втискиваясь в мох, а разрывы следуют один за другим, неотвратимо приближаясь к нам. Земля содрогается, летят осколки, с чваканьем врезаясь в стволы, а мы лежим вповалку и трясемся, как в лихорадке, потому что такого еще никто никогда не испытывал.
— Первый взвод! Встать! — Это голос Алексеенко между разрывами.
Он сошел с ума! Куда тут встать! Я крепче всовываю голову между мокрыми, скользящими, жесткими корнями.
— Первый взвод! Кто жить хочет, за мной!
Взрыв. Вой. Свист. Топот ног. Поднимаю голову. Несколько человек очертя голову несутся куда-то вниз, в чащобу, за Алексеенко. Срываюсь за ними, падаю, снова бегу. Куда же он ведет, сумасшедший… Идиот! Прямо на взрывы! Но передо мной бегут, за мной бегут наши солдаты без пилоток с вытаращенными от ужаса глазами, и я мчусь вместе со всеми — будь что будет!.. И разрывы остаются сзади и в стороне. Мы бежим еще очертя голову несколько минут, и Алексеенко останавливает нас на какой-то просеке, собирает, подсчитывает.
К моему великому удивлению, почти весь взвод цел, не хватает четырех человек.
— Ну, будете слушаться меня? — спрашивает Алексеенко своим тихим будничным голосом, но сейчас мы все уже смотрим на него другими глазами, до нас дошло, что он сделал.
— Запомните (ну до чего же он говорит не по-военному!) раз и навсегда: лучший способ выйти из-под минного налета — бежать в сторону выстрелов.
— А где же минометы? Где финны? — спрашивает кто-то из бойцов.
— Смылись! — беспечно роняет Алексеенко. — Услышали, что к ним бегут, миномет на плечи — и ходу! И вообще у них тактика такая — пострелял, и ходу. Умная тактика, — вдруг очень серьезно добавляет он. Финны — вояки! А сейчас — за мной!
Мы выходим на лесную дорогу. Там встречаемся с нашей ротой и не узнаем ее. Второй взвод поредел наполовину, в третьем тоже не хватает многих, только наш взвод потерял четверых ранеными, остальные все на месте.
Ну, Алексеенко — бог!
Подтягиваются на дорогу войска. Проходит гвардейская часть в касках, проезжают машины, тягачи везут орудия, сытые огромные кони легко катят семидесятипятимиллиметровки. На сердце становится легче — вон наших сколько!
Но что-то не дает мне покоя. Был первый бой. Разве это был бой? Мы зашли в лес, нас постреляли там, выбили чуть не треть роты, потом мы куда-то неслись сломя голову, потом вышли на дорогу и идем дальше. Мы не видели ни одного финна. Я не сделал ни одного выстрела. Спрашиваю у других — то же самое. Странно. И все же мы наступаем и, как говорят, выходим на новый рубеж.
Вдали узкой полосой серебрится Свирь. Нас обгоняют танки. Мы выходим на высокий берег Свири, и нам становится видна широкая панорама. Слева горит мост через реку, а справа саперы уже наводят новый, понтонный. На берегу множество людей, в разных местах дымятся костры, солдаты сгрудились кучками, варят, переодеваются, где-то нашли бумажные мешки с финскими галетами, и все вокруг хрустят серыми сухими солоноватыми плитками.
Привал. Отдых. Встает солнце, и до меня доходит, что все, что было, — было ночью. Конец июня — белые ночи…
Подъезжает кухня. Нам дают по полному котелку каши с консервами, несколько трофейных галет и по двести граммов водки! Мы же фронтовики! После еды на берегу устраивают импровизированную баню, и я получаю первую в армии пару белья со всеми пуговицами!
Нет, фронт имеет свои положительные стороны, это точно!
Конец июня… Какое же число сегодня?.. Вчера у командирской палатки говорили — двадцать первое… Значит, сегодня двадцать второе июня — третья годовщина войны.
Финский дом
Еще не прошло нервное напряжение от вчерашнего боя. Мы продолжаем марш по мокрой дороге. Чувство времени утеряно. Стоят белые ночи, и мы засыпаем урывками при тусклом свете, просыпаемся при свете, и нет разграничения между ночью и днем. Бег времени отпечатывается в сознании только короткими привалами да кормежкой.
