Филлип Боссан - Людовик XIV, король - артист
Так или иначе, празднество начинается променадом на закате солнца. За ним следует пир, но не пир мечтаний, как четырьмя годами раньше, когда служители бога Пана разносили блюда под звуки скрипок Люлли, а пир великолепия, блеска и изобилия. Затем зеленый театр, но также отличающийся от театра 1664 года: первый, четыре года тому назад, был из ветвей и листвы; теперь это настоящая постройка прихотливой архитектуры — витые колонны, статуи и «обманки». В этом театре — Люлли и Мольер: «Жорж Данден».
Фелибьен, кажется, хочет ради этого празднества истощить весь свой запас удивления: «Когда Их Величества прибыли в эти места, роскошь и великолепие которых удивили весь двор... При входе в сад обнаружились... По мере приближения открывались... Если удивлялись, видя красоту этих мест, то еще более...» В самом деле, местность украшала празднество, само по себе полное удивительных эффектов, таких, например, как утренняя заря, которая зажигалась в конце праздника по мановению Людовика-Аполлона, сменяя собой фейерверк: «... столь великое число ракет.., как если бы это они заставили звезды скрыться, и празднество это подошло к концу, лишь когда день, ревнуя к превосходству столь прекрасной ночи, уже начал являться».
Итак, это празднество не имеет иной цели, кроме как продемонстрировать это волшебное место во всем его великолепии и тем самым указать на его творца.
И так же как празднество 1664 года вовлекло дворец и парк в начало кампании по их преображению (легкость, фантазия, барокко: грот Фетиды после «Волшебного острова»), точно так же «Большой Королевский Дивертисмент» знаменует начало второй части: после allegretto вот оно, andante uno poco piu maestoso[30].
Покидавшие Версаль придворные не могли знать, что фейерверк в последний раз освещал фасад дворца, являвшегося таким, каким он запечатлен на гравюре Исаака Сильвестра: король приказывает Лево окружить маленький дворец новым сооружением. Речь еще не идет, если верно судить, о том, чтобы апартаменты короля и королевы связали террасой; но это уже перелом в масштабе, тоне и стиле. Как всегда, когда речь идет о проектах Людовика XIV (Зеркальная галерея, внушительный фасад), будущее целиком определено, хотя никто, даже он сам, еще не имеет о том ни малейшего понятия. Мысль короля развивается сама из себя, разрастается, как тесто, которое поднимается; медленно, упорно она доводит до предела изначальные принципы, утверждается, как занесенная в организм болезнь. Ничто пока не дает оснований предвидеть неопровержимую мощь, которая предстает сегодня и духу, и взгляду; и тем не менее все уже здесь, в том, что сооружается вследствие «Большого Королевского Дивертисмента», между 1668 и 1672 годами, в то время как начинают рыть Большой канал, и круглый водоем становится бассейном Аполлона.
Ибо Аполлон отныне царит повсюду: над бассейном Времен года, над фигурами Месяцев и в личных покоях короля, изображенный Уассом на плафоне, в то время как вокруг него, пишет Фелибьен, «так как девиз короля — солнце, семь планет украшают семь частей апартаментов, так что на каждой представлены деяния героев Древности, связанные с каждой из планет и с деяниями Его Величества».
Но пока это долгое архитектурное продвижение направляется к новому рубежу, театр, музыка и танец уже готовы пересечь границу.
Король и его архитектор
Крайне трудно, можно сказать, почти невозможно с документами в руках проследовать за Людовиком XIV при возведении Версаля. Его присутствие повсюду угадывается, но оно почти неуловимо, если придерживаться источников. В период, когда все решается, когда мало-помалу создается ситуация настолько необратимая (даже если столь многих элементов еще недостает), что можно подумать, будто Версаль строится сам собой, в течение 1665—1674 годов доку менты настолько редки и их иной раз настолько трудно расшифровать, что часто возникает впечатление, будто кому-то доставляло удовольствие запутывать дела.
Позднее, в 1685 или 1687-м, когда построят мраморный Трианон, мемуары, рапорты, счета станут более многочисленными и, главное, более четкими: да, тогда можно будет оценить прямое влияние короля на то, что происходит; станет заметно, что он всюду присутствует, за всем наблюдает, всем управляет. Неужели Кольбер был менее аккуратен, чем Лувуа? Разумеется, нет. Но документы, который оставил нам первый, — не более чем памятки, резюме ситуации, записи, которые он делал для себя и которые, следовательно, умалчивают о том, что не составляло проблемы, или о том, что казалось очевидным — и что, к несчастью, не всегда является таковым для нас!.. Напротив, документы, которые достались нам от Лувуа, — это оплаченные счета или приказы, предназначенные для немедленного исполнения и потому сегодня, как и вчера, совершенно отчетливые. Это всегда так, и хотелось бы в истории Версаля располагать письмами Лувуа Мансару или другому подобному мастеру с такими же решительными началами абзацев, вроде: «Король хочет, чтобы...»; «Король также находит удачным...» И еще чаще: «Его Величество не хочет, чтобы верхние балюстрады Трианона строились бы из тоннерского камня и категорически желает, чтобы они были из камня из Сен-Лэ...»; «Его Величество недоволен эффектом, который производит здание со стороны сада...»; «Король приказал, чтобы это сломали... Его Величество хотел бы, чтобы это было что-то очень легкое...»; «Его Величество рассудил, что не годится, чтобы...»
Ничего подобного в 1665 или 1669-м. И тем не менее какие значительные решения, какая определенность ориентиров! Кто это решал? Разумеется, без распоряжения короля никто. Но как это происходило? Выражал ли король пожелания, приказывал ли, как будет делать это при постройке Трианона? Или он только давал согласие, одобрял то, что ему предлагали? Покорялся ли он против воли или с сожалением, из технической необходимости, которая не совпадала с его идеей?
Возьмем очевидный пример, основополагающее решение, которое заключает в себе всю будущность дворца. Вероятно, в 1669 году был момент, когда планировали разрушить маленький дворец Людовика XIII. Решение значительное, поскольку если бы оно действительно было исполнено, мы не имели бы больше Мраморного двора и никаких каменных и кирпичных построек, которые мы можем видеть сегодня со стороны города, не существовало бы. Это по необходимости повлекло бы радикальные изменения в будущей планировке дворца, как снаружи, так и изнутри. Но кто решил его снести? Когда? Почему? Первый свидетель — Кольбер. В столь важном документе, каким, согласно своему названию, являются «Основные доводы», своего рода меморандуме, в котором он стремится подвести итог и прояснить принятые решения, находится следующая фраза, кристально ясная: «В противовес же этому решению может быть выдвинуто сделанное Королем большое публичное заявление о сносе маленького дворца до основания».
