Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания
Короче говоря, все стало возможно. Можно предсказывать, что взбредет в голову, и, чем дальше срок пророчества, тем больше шансов оказаться правым, потому что никто из ныне живущих не сможет проверить, сбылось оно или нет.
С гадалками и другими пророчицами все было проще: не так уж много людей по-настоящему верило им. С футурологами куда сложней: люди испытывают инстинктивное почтение ко всему, что имеет видимость науки.
И вот появилось много людей, обеспокоенных своим будущим, будущим детей и внуков. Ведь какое предсказание ни возьми, кончается оно катастрофой и исчезновением жизни на Земле.
А моя бедная мать так мечтала избавиться от керосиновых ламп, чтобы не чистить их каждое утро!
Я отнюдь не шучу. Серьезные люди сообщают с точностью чуть ли не до одного человека, какое население будет на нашей несчастной Земле в 2050 году. Они предрекают, что под тяжестью людей Земля перевернется.
Я могу позволить себе оставаться оптимистом.
Не люблю праздников, но люблю воскресенья. Обычно, открыв утром ставни, я с удовольствием смотрю на парк и озеро, на старательно укатанные спортивные площадки, на торговую улицу, где находится одна из двух церквей.
Сегодня все не так. Все серое. Серое небо. Серыми кажутся стены. И люди тоже. Редкие пешеходы бродят как неприкаянные.
Я торопил приход рождества, теперь хочу, чтобы поскорее пришел Новый год и жизнь обрела свой привычный облик.
8 января 1974
С тех пор как началась промышленная эра, мы своими глазами видим, как мир с каждым днем становится все более и более сложным. Во вращение непрерывно вовлекаются все новые шестерни.
Во времена моего детства не существовало ни автострад, ни сверхзвуковых самолетов и при слове «мусорщик» передо мной возникала такая картинка: старик в лохмотьях, навеселе уже с восьми утра, плетется с кнутом на плече рядом с лошадью, запряженной в двухколесную тележку.
Лошадь была, но возчик не ехал, а шел пешком, останавливаясь у каждой урны и высыпая ее содержимое в тележку.
Тележка была открытой, и, стоило дунуть ветру, над ней вихрем поднималась пыль и засыпала мостовую.
Сейчас мы запаковываем отходы в пластиковые мешки, выносим их во двор и ставим в контейнеры.
Это мелочь, но она показывает, как усложнилась наша жизнь. Во-первых, надо добыть нефть. Затем часть ее переработать в пластик, отформовать мешки и пустить их в продажу.
А когда мешки полны, встает новый вопрос, на который до сих пор не могут дать ответ: что делать со всеми этими отходами?
Дороги теперь не просто дороги. Все они распределены по классам, начиная от автострады с четырьмя или шестью полосами движения и кончая деревенским проселком.
Врач, прежде чем осматривать больного, обязан спросить, является ли тот членом больничной кассы, и, если является, заполнить несколько формуляров.
И так во всем. Поэтому у нас вместо двенадцати или тринадцати министров — сорок, и у каждого имеются вице-министры, совсем еще молодые люди, недавние выпускники школы управления.
Я пытаюсь представить себе вереницу всевозможных управляющих, инженеров, инспекторов, вице-инженеров и вице-инспекторов, занятых в каждой из служб.
В Париже больше пятисот крысоловов, и у них тоже, должно быть, имеется своя иерархия.
Одни должности оплачиваются лучше, другие хуже. Всюду, даже в судебном ведомстве, существует множество ступеней, и смысл жизни любого чиновника состоит в том, чтобы подняться как можно выше.
Рекомендации отнюдь не бесполезны. И предпринимателю, пожелавшему взять подряд, скажем, на строительство автодороги, приходится многим «давать на лапу».
Не думаю, чтобы люди стали менее порядочными, чем пятьдесят лет назад. И глупее тоже не стали.
Но я тщетно ищу того, кто знал бы все эти колесики, кто был бы способен их контролировать — контролировать людей, которые занимают разные должности, следить за их компетентностью и честностью.
Вот в чем, думаю, причина скандалов, о которых каждую неделю нам сообщают газеты. И когда все усложнится еще больше, будет больше скандалов.
19 января 1974
В детстве я считал себя бедняком. Нет, не из самых бедных: ниже нас был еще один класс — рабочие.
Но над нами были высшие классы, о которых говорилось с почтением. Обыкновенная лоджия в доме, например, давала его владельцу чувство превосходства. Адвокат, нотариус были важными лицами, и кланялись им низко. А кроме того, существовали сферы настолько недоступные, что о них вообще не говорили.
Во всяком случае, мир в моем представлении, равно как и в представлении моих родителей, четко делился на богатых и бедных, а между ними находился средний класс, до такой степени неопределенный, что уже не принадлежал ни к какой категории.
По моим детским понятиям, богатые были сильны, а бедные — слабы. Я уже говорил, что нашел другое определение: те, кто порет, и те, кого порют.
Еще в ранней юности я стал журналистом и начал общаться с теми, кого привык считать богатыми, то есть сильными. К ним относились депутаты, сенаторы, муниципальные советники и несколько коммерсантов, участвовавших в различных комиссиях.
Гораздо позже у меня возникли контакты с людьми действительно богатыми, то есть с настоящими сильными мира сего. Контакты эти были сперва довольно зыбкими, потом стали гораздо тесней.
Я с ними завтракал и обедал, начал привыкать к условиям их существования и в конце концов понимать их самих.
Мало-помалу до меня дошло, что в действительности они слабы. Почти все эти люди, такие внушительные, такие самоуверенные, говорящие так безапелляционно, были сильными только с виду и пытались сохранять внутреннее спокойствие с помощью антуража. Я был знаком с крупными промышленниками, с министрами, и от всех от них у меня оставалось точно такое же впечатление. Я догадывался, что они живут в страхе. Они достигли, нередко с помощью сомнительных средств, блестящего положения, но их преследует мысль, что они могут его утратить. И утратить деньги, которые сейчас придают им уверенность.
Их часто называют влиятельными.
Но влиятельные не суть сильные. Я бы сказал: они слабые, потому что влияние их висит на волоске; достаточно припомнить скандалы последних лет, чтобы убедиться в этом.
Конечно, они обедают в лучших ресторанах, живут в роскошных апартаментах, имеют загородные виллы, но при этом боятся. Эти люди, кажущиеся столь сильными, боятся.
По-настоящему сильных я встречал в народе, среди крестьян, среди маленьких людей, которым нечего терять и которые живут в мире с собой.
