Герман Герстнер - Братья Гримм
На дипломатической арене он был, конечно, фигурой скромной, своего рода статистом, но с большим интересом следил за работой конгресса. На конгрессе должно было определиться новое устройство Европы после падения Наполеона. Наряду с представителями великих европейских держав, подписавших парижский мирный договор, присутствовали здесь и другие дипломаты. Представители около двухсот государств, городов и других владений: коронованные особы, умудренные опытом государственные деятели, послы в сиянии славы — общество весьма пестрое.
Якоб писал о начале работы конгресса: «Прежде чем допустить нас, великие вначале договариваются между собой; поэтому все искусство пока состоит в том, чтобы слушать, хотя должно было бы быть по-другому. Праздников и представлений хватает; если бы знать, что все завершится удачно, то можно было бы участвовать в них с легким сердцем; хотя у меня и есть билет, я не пошел сегодня на бал-маскарад, устроенный для десяти тысяч гостей».
Конгресс веселился!
Якоба не интересуют перипетии и хитросплетения игры вельмож и преданных им слуг. В одном из писем Вильгельму он писал: «О конгрессе много хорошего говорить не приходится, так как: 1) пока еще ничего не происходит, 2) если что и происходит, то тайно, по мелочам, буднично и вяло, как будто нам и не предстоят великие времена. Любой вопрос вызывает предварительный вопрос, а тот — еще один, и они все больше запутываются, в то время как наши нужды и потребности настолько ясны, что, говоря по чести, если бы дали слово невинному ребенку, то даже он нашел бы верные слова. Сколько же слов было пущено на ветер пустыми и ограниченными людьми, стоящими наверху». Якоб писал брату, как недоволен он этой игрой, мелкими интригами, тем более что после наполеоновской эпохи он надеялся на более великодушный подход к решению многих вопросов. Ему была в тягость такая жизнь в Вене, когда помимо воли приходилось натягивать на себя фрак и сапоги. Жаль было потерянного времени. Тяготило общество жадного и болтливого посланника.
Дипломатическая служба вызывала у него отвращение. Уже через три месяца, в конце декабря 1814 года, он писал: «Месяц, другой — куда еще ни шло, но не дольше. Я стремлюсь с честью выйти из этого положения и хочу поэтому дождаться окончания конгресса, чтобы не навредить себе в будущем». Было ясно одно — он должен терпеть, чтобы не лишиться расположения своего курфюрста.
А в это время Наполеон покидает остров Эльба, высаживается во Франции и вновь овладевает государственной властью. Началось вторичное царствование Наполеона, продолжавшееся сто дней, до битвы при Ватерлоо, которая положила конец его господству. На этот раз он был сослан на остров Святой Елены.
Но конгресс продолжал заседать!
Якоб, используя свои знания, хотел хоть чем-то быть полезным конгрессу. Он пишет статьи для газеты «Rheinischer Merkur», принадлежавшей Йозефу Гёрресу, и излагает в ней свои взгляды по некоторым вопросам. Но всякий раз ему приходилось признаваться в бесполезности подобных усилий: «Насколько бессмысленна и абсурдна вся эта жизнь и все эти дела! Они молотят пустую солому и понимают это, но в то же время берут новый, точно такой же сноп и мужественно принимаются снова за работу».
Размышляет он и над поведением некоторых выдающихся личностей конгресса. Князя Меттерниха он называет «тонким, по-французски искусным государственным деятелем, который хорошо относится к Австрии, а Германию ставит только на второе место». Князь Гарденберг, по его мнению, с «уверенным, спокойным самообладанием представляет интересы Пруссии»; Вильгельма фон Гумбольдта он характеризует как «очень знающего человека»; министр Штейн «отличается чистотой своих намерений в отношении Германии, деловитостью и респектабельностью». С сожалением Якоб обнаруживает, что здесь, в Вене, кажется, забыли, «кому обязаны победой и спасением».
Как секретарю посольства Якобу приходилось, по его же словам, «исписывать массу ненужных бумаг». Но и в эти венские месяцы он находит время для научной работы, подолгу бывает в библиотеке, отыскивая нужные рукописи; переписал часть средневекового поэтического цикла «Вольфдитрих». Особый интерес он проявлял к рукописи о Нибелунгах, находившейся в частных руках. Ему удалось получить на короткое время эту древнюю рукопись и установить, что многие части еще не опубликованы и не использованы для научных целей. Но смог переписать лишь частично, поскольку владелец манускрипта опасался, что снятие копии с оригинала уменьшит его материальную ценность. Сделал также выписки из попавшей ему в руки книги басен.
Венский период оказался для Якоба весьма плодотворным. В частности, он смог здесь выпустить свою книгу «Священный путь и священный столб», а также сборник старинных испанских романсов. «Мои испанские романсы, — писал он домой, — перевалили за 300 страниц, печатаются весьма хорошим шрифтом, грамотно и на прекрасной бумаге; вообще я очень верно сделал, взяв их с собой». Он рассчитывал во время пребывания в Вене только считать корректуру, но задержек никаких не случилось, и книга вышла еще до его отъезда. Здесь же он смог заняться изучением славянских языков; познакомился со многими крупными учеными.
Вильгельм в это же время один продолжает редактировать номера журнала «Altdeutsche Walder», на его долю выпадает весьма кропотливый труд по чтению корректур Старшей Эдды и «Бедного Генриха». Отдавая дань признания заслуг брата в их появлении, Якоб в одном из писем писал: «Мне очень жаль, что тебе приходится сейчас одному нести все тяготы, а также редактировать Эдду, «Walder» и «Бедного Генриха», я часто думаю о тебе и от души хотел бы помочь. Но должен тратить свое время на переписку дипломатических бумаг; только за прошлую неделю переписал 21 лист — и все бесплодная, напрасная, бесполезная работа». И старания Вильгельма были вознаграждены. Книги появлялись одна за другой, имена братьев Гримм все чаще звучали в литературном мире.
В апреле 1815 года скончалась сестра матери, камеристка при дворе курфюрста в Касселе — Генриетта Циммер. Как много доброго и хорошего сделала тетушка для братьев в их школьные и студенческие годы. Якоб и Вильгельм были глубоко опечалены этим известием. Совсем недавно вся семья отмечала шумно и весело день рождения отсутствовавшего Якоба, пили пунш за его здоровье. Была там и тетушка Циммер. В честь своего племянника она надела бриллиантовые кольца, захватила в футляре портрет своей сестры — матушки Гримм. И как радовалась она тогда за своих племянников, которые, несмотря на тяжелые годы, получили хорошее образование. И вдруг ее не стало. Она болела всего лишь три дня, ее болезнь посчитали за безобидное катаральное воспаление. Накануне вечером она еще смеялась и все повторяла, как она рада за сыновей своей сестры. На следующий день она умерла от отека легких, или, как тогда говорили, от «удушья». Вильгельм подошел к ее постели — она только что скончалась. Потом ее украсили цветами. Светило утреннее солнце, и многие пришли, чтобы еще раз взглянуть на добрую женщину и проститься с ней. Заботу о похоронах взяла на себя курфюрстина, она же великодушно оплатила все расходы, так как знала, что семья Гримм не в состоянии это сделать. С большим участием просила она братьев впредь обращаться к ней со всеми своими заботами так же, как они до сих пор приходили к своей тетке. В доказательство своей милости она подарила младшему брату Людвигу Эмилю шестьсот талеров, чтобы он мог продолжать свое образование.