Эйно Луукканен - Я сбил целый авиаполк. Мемуары финского аса
Как раз когда мы садились, противник атаковал аэродром Нурмойла и сбросил 91 бомбу. Однако при этом погиб лишь один русский пленный, работавший в казарме, и еще 5 пленных были ранены. Разумеется, были порваны телефонные провода. В общем, типичная меткость русских бомбардировщиков.
Бури и метели иногда затягивались на несколько дней и в конце концов стали почти постоянными, снег сыпался непрерывно, пока не укрыл наши палатки слоем метр толщиной. Лишь кончики труб печек-буржуек указывали, что здесь находится человеческое жилье. Лампы приходилось жечь круглый день, так как никакой свет не мог пробиться в палатки. За печками приходилось следить особенно тщательно, так как они имели привычку перегреваться. Однажды ночью я проснулся от кошмара, в котором безуспешно пытался вырваться из кабины горящего истребителя. Когда я открыл глаза, то действительно увидел огонь буквально у себя под носом. Я истошно завопил и разбудил остальных пятерых пилотов, с которыми делил палатку. Если бы я не был так перепуган, я бы обязательно посмеялся над комическим выражением их лиц. Но не было ничего смешного в том, чтобы проснуться в горящей палатке рано утром. Поэтому мы все вскочили и принялись сбивать пламя чем угодно, что оказалось под рукой. Огонь занялся от перегревшейся трубы, которая прожгла дыру в крыше палатки диаметром целый метр и растопила снег, в результате чего вода потоком хлынула внутрь, промочив все вокруг. Не стоит говорить, что никто больше в ту ночь не уснул. Ледяной ветер свистал внутри прогоревшей палатки, и холодные звезды равнодушно смотрели сквозь дыру в крыше.
1 декабря исполнилась вторая годовщина со дня первой победы нашей эскадрильи, и мы намеревались отпраздновать это. Мы послали поздравления в штаб эскадрильи в Лункула, снег как раз перестал падать, и небо немного очистилось. Мы взлетели, надеясь одержать еще несколько побед, хотя счет эскадрильи и так уже был очень внушительным. Как было два года назад, моим ведомым стал Вик Пытсия, зато местность внизу была совершенно иной, а «Брюстер» ничуть не походил на Фоккер D. XXI, на котором мы тогда летали. Мы долго мотались над Свирью, но так никого и не встретили, поэтому мы неохотно повернули обратно на базу. Уже в сумерках, когда мы уже сели праздновать, аэродром неожиданно обстреляли с бреющего 2 вражеских истребителя. Но это лишь добавило пикантности нашему празднику.
Основная часть эскадрильи в Лункула теперь находилась довольно далеко от линии фронта, и через неделю нас перевели в Кондопогу, чуть севернее Петрозаводска. В это время Британия и ее доминионы объявили Финляндии войну, но, несомненно, гораздо более важным событием стало начало военных действий между Японией и Соединенными Штатами. Началась широкомасштабная война на Тихом океане. Хотя для нас, сидящих в палатках на маленьком аэродроме возле Олонца под метровым слоем снега, эти события казались бесконечно далекими.
Позднее в этом же месяце я получил недельный отпуск. Когда я 28 декабря вернулся в Сортавалу, командир эскадрильи, который сам был в отпуске, взвалил на меня свои обязанности, правда, вдобавок передал штабную машину. Так как штатный шофер тоже находился в отпуске, я столкнулся с неприятной задачей – проехать более 500 километров ночью по диким заснеженным лесам при температуре ниже минус 30 градусов! Когда я сумел наскрести достаточно бензина для путешествия до Кондопоги по пути в Нурмойла, уже наступил вечер. Ночь была ясной, хотя и ужасно холодной, поэтому я все-таки двинулся в путь, причем до Кондопоги мне удалось держать среднюю скорость 60 км/ч. Но вот по дороге оттуда на Питкяранта и начались действительно серьезные проблемы.
Длинные склоны холмов обледенели, как укатанная лыжня, и так как мои шины не имели цепей, то мне приходилось применять все свое «искусство» шофера, чтобы двигаться дальше. Временами я съезжал к подножию холма, так как бешено крутящиеся колеса никак не могли захватить скользкую поверхность подмерзшего снега. Иногда я давал полный газ, в надежде с разбега взлететь на вершину холма, хотя часто это были напрасные попытки. На жестоком холоде я лопатой забрасывал песок под колеса, и мне стоило титанических усилий преодолеть холмистую часть дороги, после чего я вздохнул с облегчением, оказавшись, наконец, на гладкой равнине.
К этому времени яркая полная луна взобралась на небо и висела над заснеженными деревьями, превратив лес в подобие волшебной страны. Снег сверкал и искрился, словно тысячи маленьких драгоценных камней, разбросанных по земле. Глядя на это, никто не удивился бы появлению персонажей Андерсена. Природа не могла выдумать более потрясающей красоты, и я восхищался ею, когда подъехал в 02.00 к Нурмойла, проделав половину пути. Через несколько минут после прибытия я сидел на командном пункте, сжимая стакан восхитительно горячего чая. Но я не мог позволить себе роскоши долго сидеть у горячей печки, так как мне еще предстояла самая трудная часть путешествия. Три часа езды по дороге, которую лучше назвать лесной тропой через дикий лес, в котором нельзя было найти даже крошечной хибарки.
Через час я снова сидел за баранкой. Я прыгал, качался и скользил по ухабистой дороге, луна постепенно отходила за спину, и мои затемненные фары были единственными огоньками на много километров вокруг. В это время года в лесу особенно хорошо чувствуют себя волки, медведи и рыси, но никак не люди. Хотя в Нурмойла я переобулся, холод постепенно проникал в мое тело до самых костей. В 06.00 я наконец въехал в город Петрозаводск, но к этому времени мои зубы совершенно непроизвольно выбивали барабанную дробь. В городе было совершенно темно, луна наконец зашла, но, спросив направление у нескольких закутанных до бровей часовых, я все-таки добрался до штаба полка. Лишь там я вернулся к жизни с помощью нескольких чашек горячего крепкого чая.
Как только рассвело, я двинулся дальше, предстоял еще последний отрезок пути. С озера полз плотный ледяной туман, поэтому ни черта не было видно, но у меня и без того настроение было хуже некуда, слишком унылыми были деревянные домишки Петрозаводска. Даже в ярком солнечном свете они выглядели убого, а сейчас, покинутые, окутанные серой пеленой, они поразительно напоминали кладбище. Мой дух, подогретый чаем в штабе, снова рухнул в мрачные глубины уныния. Я постоянно проклинал зиму, войны, русских, но в особенности идиотов, не позаботившихся расчистить дорогу из Петрозаводска.
Когда появился аэродром возле Кондопоги, я был совершенно вымотан, однако горячий завтрак и два часа в кровати свершили чудеса. Я решил познакомиться с новой базой, а затем посетить сам городок Кондопога. Там я обнаружил, что целыми остались лишь несколько зданий, трубы сгоревших домов торчали из-под снега. Большая гидроэлектростанция была совершенно разрушена. Сквозь дыры в стенах я видел, что большинство агрегатов снято, а все оставшиеся старательно приведены в негодность. Возможно, самой примечательной вещью в Кондопоге был театр, который почему-то остался в полной сохранности. Наверное, в русских шевельнулось что-то человеческое, когда они не стали уничтожать это единственное сооружение культуры в районе. Рядом с театром стоял неповрежденный домик, в котором жили. Но его обитатели говорили только по-русски, мой ограниченный запас русских слов не позволил объясниться с ними. Я лишь кое-как понял, что вся остальная семья «где-то», а в Кондопоге свирепствует голод.
