Имран Касумов - На дальних берегах
Вид у него был гордый и независимый. Очевидно, полковник, не зная, куда его деть, действительно разрешил ему присоединиться к партизанам.
Партизанская жизнь представлялась Янко захватывающей книгой, полной интереснейших сказок, и ему дозарезу нужно было вписать в эту книгу главу о себе.
- Не сладко тебе тут придется, ох, не сладко! В трудное время ты к нам попал, - сурово и важно сказал Сильвио, раскладывая ветви возле повозки. Ну-ка, сбегай за кипятком. Быстренько! - он подал свою кружку Янко, и тот побежал к кухне, а Сильвио пошел за новыми ветвями.
По дороге Янко увидел, что на пне сидел связанный по рукам и ногам Димо Крайнев. Его охранял партизан с автоматом на груди.
Воспользовавшись тем, что часовой отвернулся, Янко размахнулся и на ходу крепко стукнул Крайнева по затылку кружкой.
- У, гад, - с ненавистью прошептал он.
Сильвио, идущий следом, заметил это.
Когда они возвращались, - Янко с наполненной кружкой, а Сильвио с новой охапкой ветвей, - Сильвио строго сказал:
- Лежачего не бьют.
Янко и сам понимал, что поступил дурно, но разве тут удержишься?
Они шли мимо пня, на котором сидел Крайнев. Сильвио наткнулся на его вытянутые ноги, обозлился и больно пнул предателя сапогом.
- Расселся тут, сволочь! - выругался он.
Янко улыбнулся про себя непоследовательности своего покровителя, но не подал и виду.
Что касается Димо Крайнева, то он только оскалил в подобострастной улыбке редкие зубы. Трусливая, мелкая душонка, он был согласен на то, чтобы ему плевали в лицо, лили на голову помои, вываляли всего в дегте и перьях, но только бы оставили в живых! Втайне он надеялся на прощение партизан: ведь если бы его хотели отправить в лучший мир, то не стали бы таскать за собой, а прихлопнули в ту же ночь, когда удрал Карранти.
Сильвио и Янко, примяв ветви на земле возле повозки, обеспечили себя роскошными постелями.
Сильвио взял кружку у Янко, отхлебнул, потом отставил ее в сторону и принялся разжигать костер.
- Садись, ребята! Вот и новый наш дом! - с беспечностью бывалого солдата произнес он.
Два молодых партизана и Янко расположились на хвое.
- Только тихо, - предупредил Вася. - Михайло уснул, наверно.
- Да нет, я не сплю, - отозвался с повозки Мехти, - можете разговаривать.
Янко заворочался на хвое.
- Вася, - тихо позвал он. - Я хотел спросить, Вася, а что такое детский сад?
- А ты разве не знаешь?
- Нет, не слыхал.
- Ну, как тебе сказать... Детский сад - это дом для детей. Прежде чем пойти в школу, ребята ходят в детский сад - играют там, учат стихи... гуляют с воспитательницей. Кушают... В общем развиваются.
- Не слыхал, - повторил Янко, почесывая затылок.
- Вы здесь, брат, о многом не слышали! - сказал Вася. - А у нас в каждом селе такие сады есть: в городах - сотни, а в Москве... В Москве, знаешь, две тыщи таких садов. Две тыщи пятнадцать!
Мехти невольно улыбнулся. Вася, конечно, назвал число московских детских садов наобум, но почти не ошибся.
- Две тысячи пятнадцать? - присвистнул Сильвио.
- А ты думал?! На то она и Москва.
Янко приподнялся на локте:
- Рассказывал мне отец про Москву... Большая она!
- Большая?! - насмешливо произнес Вася. - Скажи лучше, громадная! Там у нас улица есть, как двадцать виа Гегга, вместе взятых. Из одного конца в другой часами на автомобиле ехать будешь. Метро у нас - ни в одной сказке таких дворцов нет. Войдешь - мрамор, люстры, украшения, лестницы полированные. Встанешь на лестницу, а лестница сама тебя вниз несет: подойдет поезд - садись и кати себе, куда хочешь.
Мехти неподвижно лежал в повозке, с трудом сдерживая смех. Он знал, что Вася ни разу не был в Москве.
- Вот бы попасть туда, а? - мечтательно проговорил один из молодых партизан.
- А ты был, Вася? - задал коварный вопрос Сильвио.
Вася замялся.
- Нет, не был, - со вздохом выговорил он. - Не успел, ребята. Но еще буду!.. Вот отвоюемся, поеду туда учиться. На агронома!
- Обязательно, Вася. Теперь уже скоро! - тепло сказал Мехти.
Один из молодых партизан - горбоносый юноша-итальянец - грустно покачал головой.
- А мне не удастся учиться... Грамоте я обучился, а дальше - никак... Пришлось работать в кузнице, брату помогать, а потом брат умер, надо было кормить сестренок и мать. Мать - больная, сестренки совсем малые.
Вася шагнул к итальянцу и присел перед ним на корточки.
- Ты думаешь, тебе одному не придется учиться? И Янко, и Сильвио, и тысячи таких, как они, тоже останутся ни с чем!
- Это почему? - удивился Сильвио.
- И детских садов тут не будет, - продолжал Вася, - и вообще никакой жизни!..
Он выдержал паузу и сердито сказал:
- Никакой жизни не будет, пока вы не поумнеете да не сбросите со своей шеи богатеев, вроде тех, у кого мы стояли в вилле. Ведь и деревня ваша и земля - у помещика, а кузница, мельница, лавка - у кулака... А у вас ничего нет!..
Сзади неслышно подошел Сергей Николаевич.
- Что это здесь происходит? - тихо спросил он, наклонясь над Мехти.
- Вася проводит у костра политбеседу с местной молодежью, - улыбаясь, шепнул Мехти.
- Вон оно что! - полковник усмехнулся и обратился к притихшим ребятам: - Вы командира не видели?
- Поискать? - вскочил Сильвио.
- Нет, поесть - ужин готов - и на боковую! - приказал Сергей Николаевич. - А командира я сам найду...
К повозке подошел Анри Дюэз.
- Здравствуй, Михайло... - смущенно проговорил он и неловко протянул Мехти плоский ящичек. - Мы узнали, что ты задумал писать картину, вот достали краски.
Мехти раскрыл ящик - там были уложены в ряд тюбики, кисти, ванночки. Мехти даже зажмурился от удовольствия: так великолепен был этот подарок!
- Где же это вы достали? - спросил он, забыв даже поблагодарить Дюэза.
Дюэз прислонил свой автомат к стволу дерева и присел на край повозки:
- А шел я как-то со своим отрядом; вижу - шагает по дороге человек. Такой, знаешь, смуглый, и одет, как местные: потрепанное полупальто, изодранные ботинки, цветные гетры. Ну, думаю, наш. Но держу его под наблюдением. Мы как раз должны были взорвать мост и надолго затаились в кустах. Человек идет, значит, прямо к мосту, я ему шепотом: "Стой!" Остановился, оглядывается. Я вышел с ребятами из кустов, подошел к нему... Всматриваюсь - нет, не наш. "Кто такой будешь?" - спрашиваю. А он спокойненько так: "Я немец". И имя свое назвал. Потом он сообщил, что где-то в Монфольконе имеются у него старые родственники, что он ищет тихое местечко, чтобы дождаться там конца войны. Рассказал, как удрал он с фронта. Плохо сейчас приходится гитлеровцам: многие удирают! За спиной у немца был рюкзак. Мы, на всякий случай, обыскали его и обнаружили в рюкзаке этот ящик. Смотрю - краски. Я и подумал: а ведь наш Михайло - художник, к тому же он сейчас лежит больной, скучает. Хотел я было отнять краски, но тут этот немец сказал, что позади нас находится карательный отряд гитлеровцев и что ему пришлось обогнуть из-за них гору. Ровно через минуту приходит Сильвио и тоже говорит, что в тылу у нас гитлеровцы. Ну, тут уж решил я не отбирать, а попросить у немца эти краски. Он сначала ни в какую... Начали мы торговаться. Видно было, что не хотелось ему продавать их, но позарез нужны были деньги. Мы, грехом пополам, наскребли по карманам денег и отдали немцу. Я объяснил ему, как лучше добраться до Монфольконе. Немец поблагодарил нас. На прощанье сказал: "Эти краски принадлежали знаменитому французскому импрессионисту". Он и фамилию какую-то назвал, только я не запомнил, - Дюэз бросил на Мехти извиняющийся взгляд. - Перешел немец через мост, спустился по склону горы, а через двадцать три минуты взорвался на мосту поезд. Ну, это уж неинтересно! Вот и все.
