Владимир Першанин - Сталинградская страда. «Ни шагу назад!»
— Немцы! Товарищ сержант, немцы!
Что, непохоже на героические подвиги наших бойцов? В газетах все по-другому происходило. Отважный часовой уничтожал фашистов-разведчиков, кого-то обязательно в плен брал. А вот в жизни по-другому случилось.
Услышал сержант мой писклявый голос, сразу выскочил, передергивая затвор, но было поздно. Кто-то из немцев бросил гранату. Сержанту штук пять осколков попали в голову, он погиб на месте. Мне осколок угодил в правое плечо под ключицу. Немцы скрылись, уцелевший радист остался на посту с мертвым телом сержанта. А я пошел в санбат. Вначале вроде бодро, но рана оказалась глубокая, кровь под бельем вниз течет, в ботинках хлюпает. Кто-то помог мне добраться до санбата, пролежал я там два месяца.
Резали, чистили рану, началось воспаление, снова чистили. Вылечили, и продолжил я службу. В январе сорок четвертого меня направили в танковую школу в Пятигорск. Красивые места, горы, ущелья, леса. Здесь я месяцев пять старательно постигал танки Т-34 и новый Т-34–85 с 85-миллиметровой пушкой. Окончил школу в звании «сержант» и поехал в Свердловск, где получил новенький танк Т-34–85. Так началась служба в танковых войсках.
Наша 39-я танковая бригада дислоцировалась в Прибалтике. Новое место службы мне понравилось. Вызывало гордость, что я теперь танкист, экипаж мощной машины Т-34–85, хорошо бронированной, скоростной, с орудием, способным пробивать броню любых фашистских танков.
Насчет «любых» я, конечно, преувеличивал. К осени сорок четвертого даже обычные немецкие Т-4 уже были бронированы дальше некуда. Обвешаны дополнительными листами брони, звеньями гусениц, а знаменитые «Тигры» и «Фердинанды» имели броню от 100 до 200 миллиметров.
Ни с «Тиграми», ни с «Фердинандами» столкнуться не пришлось. И вообще, как учили более опытные товарищи, опасаться больше следует противотанковых орудий с их подкалиберными, а особенно кумулятивными снарядами. Хорошо замаскированные, они наносили в лесах Прибалтики быстрые и эффективные удары из засад.
В тот период широко появилась в войсках Вермахта еще одна головная боль для танков — «фаустпатроны». Простая в эксплуатации штуковина прожигала броню всех наших танков, а носить эту трубу с набалдашником можно было на плече. Единственным утешением служило то, что «фаустпатроны» действовали эффективно на сорок-пятьдесят метров.
Мне понравилась обстановка в экипажах. Здесь не козыряли званиями, а командир танка — лейтенант, ничем в обычной обстановке не показывал своего преимущества. Этими свойствами танкисты заметно отличались от других родов войск. Сплоченность экипажей, без преувеличения, напоминала семью.
Недели через две после прибытия, в ноябре сорок четвертого года, наша рота в количестве десяти машин пошла в наступление. Шли мы, развернувшись по фронту, один танк от другого метрах в ста пятидесяти. Местность, как сейчас, перед глазами стоит. Насыпанная проселочная дорога, слева — болотистое поле, а справа — лес. Наш танк шел левее дороги, выбирая места посуше, готовый в любую секунду открыть огонь.
Неудобное место для наступления. Скорость не наберешь, постоянно преграждают путь низины, в которых можно завязнуть, и без буксира не выберешься. К тому же лес, кустарник, каменистые гряды представляли удобное место для артиллерийских батарей. В общем, двигались осторожно. Но это нас не спасло.
«Тридцатьчетверка», которая шла по дороге, нарвалась на фугас. Рвануло крепко. Фугас — это не противотанковая мина с ограниченным зарядом взрывчатки. Фугасы начиняют тротилом от души, да еще сунут для верности пару гаубичных головок, ну и одну-две мины-«тарелки».
Рвануло так, что земля вздрогнула. Танк практически разнесло на куски. Двигатель отлетел метров на пятнадцать, башня — на обочину. Вокруг дымящейся воронки валялись куски металла, остатки гусениц, выбитые, расколотые колеса. От экипажа даже клочков не осталось. Ведь кроме фугаса сдетонировал еще боезапас — 60 снарядов.
Мне стало не по себе. Мальчишка, только восемнадцать лет исполнилось, а тут такая страшная смерть! Танки открыли беспорядочный огонь, пальнули раза два и мы. Нам сразу же ответили немецкие орудия. Я разглядел две вспышки. Что-то провыло прямо над головой.
У нас экипаж был неполный (не хватало стрелка-радиста), я подавал снаряды. Что творится снаружи, толком не видел. В какой-то момент разглядел совсем близко капонир и торчавший ствол пушки. Немцы? Наверное, я замешкался, а командир заорал:
— Витька, осколочный!
Мы ударили по орудию осколочным раз и другой, потом под гусеницами заскрежетало, кто-то пронзительно кричал. Легкую противотанковую пушку мы раздавили, прошлись пулеметной очередью по разбегавшемуся расчету.
И в этот момент «тридцатьчетверку» сильно встряхнуло, удар забил уши, как ватой, я свалился вниз. Подбили? Запахло дымом.
Несмотря на малый опыт, мне заранее толково объяснили, что хорошо горит не только бензин в немецких танках, но и солярка в наших «тридцатьчетверках». Причем разогретая солярка вспыхивает мгновенно, и медлить в такие секунды нельзя.
Мы выскочили все четверо быстро и без толкотни. Командир танка был ранен в ноги осколками. Штанина комбинезона и мякоть ниже колена были распороты, сильно текла кровь. Мы подхватили его и потащили прочь от машины, из которой уже выбивались языки пламени.
Ранен был в плечо командир орудия, а я получил вскользь осколок в спину. Мы отбежали метров на сорок и легли возле кустов. Наш танк вовсю горел, потом сдетонировали снаряды, и башня свалилась с корпуса. Что происходило на поле, трудно было определить. Хлопали орудийные выстрелы, еще один танк горел, другой рывками уходил под защиту деревьев, непрерывно огрызаясь выстрелами из пушки и пулеметными очередями.
Мы торопливо перевязали командира. Рана была глубокая, бинты сразу пропитывались кровью. Пушка, которую мы раздавили, вплющилась во влажную землю, как таракан. Возле нее ворочался тяжелораненый немец. Еще двое немцев бежали неизвестно куда.
У механика-водителя был пистолет ТТ. Мы отговаривали его стрелять, но когда немцы, в суматохе не видя нас, приблизились метров на тридцать, он выпустил в них всю обойму. Одного ранил. Оба фрица залегли, но не стреляли, хотя у них был автомат. Возможно, опасались наших танков.
Механик, более опытный, торопливо перезарядил пистолет, но стрелять больше не стал. Понял, что немцы не намерены с нами воевать. Крикнул:
— Вег! Бегите, к чертовой матери.
Фрицы поползли, а потом, оглядываясь, встали и побежали. Один поддерживал другого. Позже я понял, что сержант не ставил целью уложить обоих немцев. Он их остановил, ранив одного. Если бы немцы натолкнулись на наш израненный экипаж, то наверняка перебили бы всех. Получив отпор, они предпочли скрыться.
