Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры - Айзенштадт Владимир Борисович
Издание «Руслана и Людмилы» взялся осуществить Гнедич. И вот тут, через четырнадцать лет после использования шлема князя Темкина-Ростовского Кипренским – для картины «Дмитрий Донской» и Олениным – для «Письма о камне Тмутараканском», шлем этот послужил моделью для художника и гравера И. А. Иванова, исполнившего, по эскизу Оленина, фронтиспис для первого издания поэмы «Руслан и Людмила».
В сохранившихся письмах Пушкина Гнедичу есть благодарные слова друзьям: «…В газетах читал я, что “Руслан”… продается с превосходною картинкою – кого мне за нее благодарить?». «Благодарю за воспоминание, – пишет он позже, – за дружбу, за хвалу, за упреки, за формат этого письма – все показывает участие, которое предпринимает живая душа ваша во всем, что касается до меня. Платье, сшитое, по заказу вашему, на “Руслана и Людмилу”, прекрасно; и вот уже четыре дня, как печатные стихи, виньетка и переплет детски утешают меня. Чувствительно благодарю почтенного [Оленина – в тексте стоит его монограмма] – эти черты сладкое для меня доказательство его любезной благосклонности. Не скоро увижу я вас; здешние обстоятельства пахнут долгой, долгою разлукой!» [130].
«Возможно, рисуя здесь шлем Темкина-Ростовского, – пишет В. М. Файбисович, – Алексей Николаевич хотел напомнить опальному юноше об их археологических беседах; не потому ли так “детски утешало” поэта “доказательство его любезной благосклонности”»?
Но пора вернуться из окружения Пушкина к нему самому, к дому № 185 по Фонтанке, где он жил с июня 1817 по май 1820-го. Эти неполные три года обогатили поэта теми наблюдениями, которые еще много лет питали его творческое воображение.
В восьмой главе «Онегина», начатой им 24 декабря 1829 года, некоторые пушкинисты находят образ, пришедший из его юности:
Это первая встреча Онегина с уже замужней Татьяной,
Многие женщины претендовали на роль прообраза пушкинской героини. Но некоторые пушкинисты, например Борис Матвеевский, считают, что Пушкин видел в замужестве Татьяны Лариной («Меня с слезами заклинаний / Молила мать…») историю гр. Екатерины Александровны Стройновской. Это же имя, но уже как прообраз Графини в повести «Домик в Коломне», называет Плетнев в своей переписке с Гротом. А ведь «Домик в Коломне» Пушкин пишет в те же дни, что и восьмую главу «Онегина»!
Екатерина Александровна Стройновская – красавица-дочь разорившегося генерал-лейтенанта Буткевича, соседа Пушкиных по Фонтанке. В 1819 году она вышла замуж за 70-летнего сенатора гр. Стройновского и жила потом в приобретенном для нее доме по другую от Пушкиных сторону (ныне – дом 167). Муж поселил ее в особняке, украшенном прекрасно подобранной коллекцией картин и привезенными из Италии скульптурами Кановы. На первом (и, видимо, единственном) в ее жизни светском балу она танцевала контрданс с Александром I, а сердцеед и красавец А. И. Чернышев, в будущем военный министр, граф и светлейший князь, не отходил от нее в течение всего вечера. После этого-то бала муж и запер ее в роскошном особняке, откуда выходила она только в свою приходскую церковь – церковь Покрова. Эта грустная история вся прошла на глазах Пушкина. Они жили в одном приходе, она была на год моложе него.
И в написанной три года спустя второй петербургской повести, «Медный всадник», Пушкин снова возвращается в Коломну. Его Евгений
В Коломне, в доме Клокачева, Пушкины занимали верхний, третий, этаж (это сейчас дом пятиэтажный!). На втором жили Корфы – семья соученика Пушкина по Лицею. В послелицейские годы в воскресных танцевальных вечерах у Корфов принимает участие, среди многих других, и «семейство славного нашего Пушкина, жившее в одном с нами доме».
В 1833 г. по просьбе М. А. Корфа Пушкин помогает одному из участников этих вечеров устроиться переводчиком к Смирдину. Он пишет Корфу: «Радуюсь, что на твое дружеское письмо мог отвечать удовлетворительно и исполнить твое приказание. Весь твой Александр Пушкин».
В книге Ольги Голубевой «М. А. Корф» сказано, что еще в Лицее Корф мечтал собрать сведения обо всем, что было написано о России на иностранных языках. Много лет он делал библиографические записи и, став директором Публичной библиотеки, создал там отделение «Россика», которое, по словам В. В. Стасова, представляло собой «учреждение совершенно беспримерное в Европе».
В 1836 году Корф по просьбе Пушкина прислал ему для работы над историей Петра I каталог иноязычных сочинений о России, составленный им самим. Пушкин ответил: «Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. Право, жалею, что государственная служба отняла у нас историка. Не надеюсь тебя заменить. Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитированных книг мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле – эта новейшая русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! – Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего человеческая природа ленива (русская природа в особенности). До свиданья… Сердцем тебе преданный А. П. 14 окт.».
А четыре месяца спустя, 17 февраля 1837 года, Корф пишет Вольховскому: «При получении этого письма ты будешь уже, конечно, знать о нашей общей потере: мы лишились нашего Пушкина, и каким еще образом! Во время всего этого происшествия, во время его смерти и похорон, я сам томился еще в мучительной болезни, и кто видел его за несколько дней перед тем у моей постели, конечно, не подумал бы, что он, в цвете сил и здоровья, ляжет в могилу прежде меня…».
