Эпсли Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
«Нам было поручено выяснить возможности высадки, но прибой с такой силой разбивался среди глыб льда на берегу и у подножия льда, что о высадке нечего было и думать. Мы бы и лодку разбили и сами очутились в воде. Но для меня это было истинной мукой – ведь в каких-то двух метрах над нами на небольшом грязном обломке старого припая, выброшенном на берег, размером не более трех квадратных метров, стоял, понурившись, живой птенец императорского пингвина, а рядом спал стоя его верный родитель. Малыш был еще покрыт пухом – интереснейший факт биографии этой птицы, мы догадывались о нем, но до сих пор никто этого не видел. Ни в природе, ни на чучелах мы не наблюдали такой стадии развития: крылья уже освободились от пуха и покрылись перьями, оперилась также полоска на груди и часть головы. Эта птица явилась бы для меня бесценным сокровищем, но мы не могли рисковать ради нее жизнью, и она осталась стоять на своем месте. Любопытно, что, хотя вокруг было сколько угодно чистого льда, на котором могли бы жить эти жалкие отщепенцы, покинутые цветущей колонией – вместе с дрейфующим припаем та уже плыла на север, – они предпочли остаться на единственном уцелевшем обломке льда размером около трех квадратных метров, да к тому же еще оказавшемся на два метра выше уровня воды; они явно не могли взять в толк, почему эта льдина никак не оторвется и не последует за всеобщим исходом на север, начавшимся, должно быть, с месяц назад. Интереснейший случай, наводящий на мысль о том, что эти смешные существа очень туго соображают. Но в этом чрезвычайно грязном куске льда, имевшем в толщину около полуметра и нависавшем над водой наподобие пещеры, было еще кое-что удивительное: из его нижней стороны торчали лапы и куски тел дохлых пингвинят, а в одном месте даже труп взрослой особи. Я надеюсь зарисовать весь этот необычный сюжет, ведь, насколько нам было известно, именно в этом уголке можно узнать кое-что об императорских пингвинах, иначе их жизнь останется тайной, как многие другие явления живой и неживой природы. А этот эпизод, во всяком случае, вносит нечто новое в наши познания об удивительной примитивной птице…
Выгребая из-под ледяных обрывов, мы все острили, что было бы неплохим предсмертным развлечением увидеть, как нависающий лед отрывается и падает на нас. Признаться, мы не без удовольствия отошли от этого места метров на двести-триста и уже гребли по открытой воде обратно к кораблю, как вдруг раздался громоподобный шум, затем сильный всплеск воды, и вверх взметнулось облако ледяной пыли, словно дым при взрыве. Случилось именно то, о чем мы только что говорили. Но не только это взволновало нас на обратном пути к кораблю: у нас на глазах пояс плотного пакового льда прижал «Терра-Нову» так близко к Барьеру, что в какой-то момент мы усомнились, сможет ли она вывернуться или врежется в него. Разворачиваться не было ни времени, ни пространства, и ей пришлось пятиться кормой вперед, сквозь толстый лед, преодолевая удары сильной зыби о руль и кормовой подзор»[15].
К западу от мыса Крозир склоны горы Террор спускались к морю, образуя удобное для высадки место, но только в спокойную погоду. Летом здесь располагается большая колония пингвинов Адели, и именно здесь экспедиция «Дисковери» оставила на столбе записку с описанием своего маршрута, предназначавшуюся на будущий год спасательному судну. До этой записки пыталась добраться санная партия, шедшая с Барьера, но результатом была лишь ужасная гибель Винса.[45] Плывя вдоль берега, мы ясно различали столб, такой же новенький, как в тот день, когда его поставили. Теперь мы уже знаем, что позади него есть выход на Барьер, а пингвинью колонию мыс Крозир защищает от метелей. Лучшего места для зимовки не придумаешь, и мы очень огорчились, поняв, что высадиться невозможно.
Там мы впервые увидели колонию маленьких пингвинов Адели. Берег был усеян сотнями тысяч птиц, многие тысячи их кружили в воде вокруг судна. После того как мы ближе познакомились с колонией, ее своеобразные обитатели казались нам уже не случайными знакомыми, а добрыми друзьями. Что бы ни делал пингвин, все окрашено его индивидуальностью, он жизни не пожалеет, лишь бы увидеть что-нибудь интересное. Летать он не умеет. Да и вообще его поведение необычно для птицы. Например, будучи вынужден бороться с большими, чем остальные пернатые, трудностями, он проявляет при этом невероятную отвагу; это совершенно особое существо, то серьезное, то веселое, энергичное, храброе, дерзкое, и всегда (если только вы не управляете собачьей упряжкой) желанный гость; он становится чуть ли не близким человеком.
Кроме мыса Крозир, мы могли высадиться в заливе Мак-Мёрдо, в таком месте, которое удовлетворяло бы главному требованию – имело связь с Барьером по морскому льду, так как суша в основном непроходима. От мыса Крозир мы взяли курс на мыс Бёрд, северо-западную оконечность острова Росса, выполнив по пути детальную съемку побережья.
Подойдя к мысу Бёрд и острову Бофорт, мы заметили, что устье пролива забито паковыми льдами. Пришлось прижаться по возможности к земле, чтобы избежать неприятностей. «Обходя мыс Бёрд, мы постепенно открывали хорошо знакомые и незнакомые места: гору Дисковери и Западные горы, смутно видневшиеся сквозь дымку. Приятно было вновь увидать их. Нам, в сущности, пожалуй, лучше на этой стороне острова. Чувствуется как бы что-то родное в этой обстановке»[11].
Весь берег от мыса Крозир до мыса Ройдс ледяной и недоступный, причем большей частью сильно трещиноватый. Западнее мыса Бёрд ютятся несколько маленьких пингвиньих колоний, а высоко над ними на фоне ледяных склонов выделяется несколько серых гранитных глыб. Это эрратические[46] валуны, вынесенные льдом с Западных гор, – свидетельство более теплого климата в прошлом, когда Барьер поднимался тысячи на две футов выше, чем сейчас, и выдавался намного дальше в море. Но в наше время Антарктика стала холоднее, снег стал откладываться в более северных районах и соответственно уменьшилось образование льда.[47]
Многие всю ночь напролет смотрели на этот новый мир, мыс за мысом, гора за горой разворачивавшийся перед нашими глазами. Пробившись сквозь несколько толстых льдин, «в 6 часов утра (4 января) мы вышли из плавучих льдов, находившихся в проливе в пяти километрах к северу от мыса Ройдс, и направились к этому мысу в полной уверенности, что кромка льдов повернет к западу от него. Но, к нашему удивлению, мы прошли мимо мыса по чистой воде, местами покрытой снежурой. Прошли мимо мысов Ройдс и Барни, миновали ледник на южной стороне последнего, обогнули и прошли, наконец, остров Инаксессибл, продвинувшись на добрые три километра к югу от мыса Ройдс. Судномогло бы пройти и дальше, но снежура начала густеть. К тому же удобного места для зимовки не было ближе мыса Армитедж[48]. Никогда в этом проливе не видел я ледяного покрова в таком состоянии или берег столь свободным от снега. Эти факты, взятые вместе с необычно высокой температурой воздуха, привели меня к заключению, что лето было очень теплое. Выбор мест для зимовки большой: один из маленьких островков, берег Ледникового языка. Но мне прежде всего хотелось выбрать такое место, которое было бы нелегко отрезать от Барьера. Мысль моя остановилась на мысе, который мы, бывало, называли мысом Скьюа. Он остался позади нас и отделялся от нашей прежней стоянки двумя глубокими бухтами по обе стороны Ледникового языка. Я полагал, что эти бухты останутся замерзшими до поздней поры и что, когда они снова замерзнут, лед на них быстро окрепнет. Я созвал совет и предложил на обсуждение следующие предложения: зимовать на Ледниковом языке или идти к западу. Я лично был за последнее предложение, и, действительно, оно по обсуждении найдено явно заслуживающим предпочтения. Итак, мы вернулись обратно, обогнули остров Инаксессибл и на всех парах направились к крепкому льду у мыса. Пробив тонкий лед, окаймлявший большую прочную льдину, судно в двух с половиной километрах от берега тяжело ударилось о крепкий лед бухты. Тут были и путь к мысу, и пристань для выгрузки. Мы поставили судно на ледовые якоря»[11].
Скотт, Уилсон и Эванс отправились по морскому льду осматривать местность, но вскоре вернулись. Они нашли превосходное место для дома: на возвышенном берегу, полого спускающемся к морю, в северной части мыса, что перед нами; его нарекли мысом Эванс, в честь нашего старшего офицера. Тут же приступили к разгрузке.
Прежде всего выгрузили двое моторных саней, занимавших так много места на палубе. Несмотря на то что над ними и рядом прокатились сотни тонн морской воды, они «вышли из ящиков такими чистыми и свежими, точно накануне были упакованы»[11]. В тот же день они уже были на ходу.
Мы заранее приготовили клеть для пони – они были следующими на очереди, – но чтобы заманить их в нее, потребовался весь опыт Отса, все его искусство убеждения. Прошло немного времени – и все семнадцать пони были на льдине, катались по снегу и лягались от радости. Их отвели на берег и тщательно привязали к веревке на снежном склоне в стороне от пляжа – чтобы они не ели песок. Шеклтон в течение месяца после прибытия потерял четырех из восьми лошадей. Они были привязаны на каменистом участке мыса Ройдс и жевали песок, соблазненные его соленым запахом. Четвертый пони погиб, наевшись стружек, в которые были запакованы химикаты. Не то чтобы они испытывали голод, просто эти маньчжурские пони хватают в рот все, что попадается им на глаза, будь то кусок сахара или кусок Эребуса.
