Эпсли Черри-Гаррард - Самое ужасное путешествие
Крольчиха Крина родила семнадцать крольчат, тогда как, по слухам, он наперед обещал раздарить двадцать два.
Вечером в сочельник мы встали у огромной льдины, состоявшей из нескольких глыб, и пригасили огни. С каким вниманием мы следили за мельчайшими изменениями льда и ветра, как упорно вглядывались в горизонт, надеясь увидеть на нем черные пятна, означающие, что впереди открытая вода! Увы, к югу от нас простиралось все то же светлое небо. Однажды по морю проскользнула тень какого-то движения, раздался тонкий звон ломающегося льда, послышался шорох больших перемещений льда вдали. И снова все стихло – наши надежды не сбылись. Затем поднялся ветер. Из-за плохой видимости дали были закрыты, но и в нашем ограниченном поле зрения происходили изменения.
«Мы начинаем продвигаться между двумя льдинами, проходим 200 или 270 метров и наталкиваемся на огромную глыбу. Это означает задержку продолжительностью от десяти минут до получаса, пока судно обходит глыбу и ложится в дрейф с подветренной стороны. Когда путь снова свободен, операция повторяется. Если судну удается, наконец, набрать немного хода, оно раскалывает препятствие и медленно проходит через него. Отчетливо ощущается набегание волны – медленное и постепенное. Я насчитал, что промежуток длится около девяти секунд. Все сегодня говорят, будто лед раскрывается»[11].
Двадцать восьмого декабря буря стихла. Разъяснилось, на небе появились признаки чистой воды впереди. На ветру было холодно, но солнце чудесно пригревало, и мы этакой развеселой беспечной компанией разлеглись на палубе и наслаждались его теплом. После завтрака Скотт и Уилсон совещались в «вороньем гнезде». Решили разводить пары.
Мы же тем временем опустили лот, и на глубине 3663 метра он достиг дна, покрытого вулканическим пеплом. Последнее измерение показало 2520 метров; мы пересекли банку.
В 8 часов вечера развели пары и начали продвигаться. Сначала дело шло туго, и все же медленно, но верно мы протискивались между льдинами. Наконец участки чистой воды стали встречаться чаще. Вскоре мы миновали одну или две полыньи протяженностью в несколько километров; навстречу попадались уже льдины помельче. А потом мы и вовсе не видели крупных льдин. «Листы тонкого льда раздроблены на довольно равномерные части – не более 30 метров в поперечнике, – записывает Скотт в своем дневнике. – Мы под парами плывем среди небольших льдов с обтертыми краями, очевидно, разбитых напором волн»[11].
Мы не могли находиться далеко от южных границ паковых льдов. Целые сутки мы шли под парами и продолжали хорошо продвигаться вперед, хотя время от времени приходилось пробивать какое-нибудь препятствие. Наконец-то затраты драгоценного угля вознаградились сторицей! Небо было затянуто облаками, с грот-мачты открывался однообразный унылый вид, но с каждым часом крепла уверенность в том, что мы приближаемся к открытому морю. В пятницу 30 декабря в 1 час ночи (широта около 71,5 по полуденному счислению 72°17' ю. ш., 177°9' в. д.) Боуэрс провел корабль через последние плавучие льды. За нами лежало километров пятьсот льдов. До мыса Крозир оставалось 600 километров.
Земля
Простирается страна
Морозов лютых, – дикий, мглистый край,
Терзаемый бичами вечных бурь
И вихрей градоносных; этот град,
Не тая, собирается в холмы,
Огромные, подобия руин
Каких-то зданий. Толща льда
И снега здесь бездонна.
Где высадиться? Мыс Эванс. Разгрузка. Строительство дома. Обустройство лагеря. Место прошлой зимовки. «Терра-Нова» в опасности
«Говорят, идет адский шторм. Пойди-ка взгляни на барометр», – спокойно промолвил Отс за несколько часов до того, как мы вышли из паковых льдов. Я пошел, взглянул и от одного этого взгляда ощутил приступ морской болезни. В течение нескольких часов меня тошнило, ужасно тошнило: но нам, новичкам в Антарктике, еще предстояло понять, что поведение барометра здесь пока что для нас загадка. Ибо в конце концов ничего страшного не произошло. Когда в утреннюю вахту я взошел на мостик, мы шли по открытой воде, под свежим ветром. Он весь день крепчал, к вечеру дул очень теплый зюйд и шла низкая зыбь, знакомая нам по Северному морю. Назавтра в 4 часа утра поднялась большая волна, собакам и пони пришлось туго. В эти дни утреннюю вахту нес Ренник, я же скромно исполнял при нем обязанности мидшипмена.
В 5.45 мы заметили по левому борту, как нам показалось, айсберг. Минуты через три Ренник сказал: «Там полно пака». Я спустился вниз и доложил Эвансу. Из-за снегопада и тумана видимость была нулевая, и не успел Эванс подняться на мостик, как мы приблизились к паку и поплыли в окружении оторвавшихся от него льдин, одной из которых, очевидно, и был наш айсберг. Пришлось убрать как можно скорее передние паруса – других не было – и под одним только паром убийственно медленно ползти в подветренном направлении. Словно на ощупь пробираясь по огромной полынье, мы постепенно стали различать то ли сплошные паковые льды, то ли отблеск от них по траверзу с обоих бортов.
На мостике состоялось нечто вроде совещания, и было приказано лечь в дрейф и держаться на чистой воде с подветренной стороны пака, пока ветер не стихнет. «В обычных условиях безопаснее всего было бы сделать поворот оверштаг и держать курс к востоку. Но в данном случае мы должны были рисковать и ради наших лошадей поискать более спокойные воды. Миновав ряд плавучих льдин, над которым разбивались волны, мы скоро подошли к сплошному льду и, обойдя его, были приятно удивлены, очутившись в сравнительно спокойных водах. Пройдя еще немного, судно остановилось и легло в дрейф»[11].
Весь этот день мы дрейфовали вместе с паком, время от времени медленно уходя под парами в подветренном направлении, чтобы уклониться от плывущих на нас льдин. К ночи погода начала проясняться. Был канун Нового года.
Я пошел спать, надеясь проснуться уже в 1911 году. Но проспал недолго, меня разбудил Аткинсон. «Ты видел землю? – спросил он. – Завернись в одеяла, пойди посмотри». С палубы я какое-то время ничего не различал. «Видишь вон там наверху отблеск? – помог мне Аткинсон. – Это снег, подсвеченный солнцем». И действительно: над облаками единственными светлыми пятнами на темном горизонте возвышались знаменитые вершины гор, словно обтянутые белым атласом. Предвестники Антарктического континента, гора Сабин и хребет Адмиралти.
Нас отделяли от них 110 миль. Но
Ледяные громады стоят на века,
Но издали видит продрогший матрос
Их белыми клочьями, как облака…[44]
И я, признаюсь, вернулся на теплую койку. В полночь в детскую ворвалась шумная толпа, в честь Нового года звонившая в обеденный колокольчик. Я ждал, что меня стащат с койки, но, подбодренный ударом в бок от Бёрди Боуэрса, живо вскочил сам.
Мы шли берегом Земли Виктории, залитой ярким солнечным светом. «Вечер совершенно тих. В 11 часов многие, наслаждаясь солнцем, сидели на палубе и читали»[11].
Второго января, в понедельник, в 8.30 вечера мы увидели в 180 километрах от нас вулкан Эребус. На следующее утро чуть ли не все были на реях – убирали паруса. Судно держало курс на мыс Крозир, и нашим восхищенным взглядам открывалась северная оконечность острова Росса, а на восток от него простиралась стена Барьера, скрывавшаяся за горизонтом. Воды, по которым мы шли, кишели пингвинами Адели и косатками.
Я видел Фудзияму, самую изящную и стройную из всех гор на Земле; видел горы Канченджанги – из смертных только Микеланджело мог бы воссоздать такое величие. Но мне милее всех Эребус. Тот, кто сотворил Эребус, понимал очарование горизонтальных линий, и очертания Эребуса ближе к ним, чем к вертикалям. Это самая умиротворяющая гора на свете, и я очень обрадовался, узнав, что наш дом будет стоять у ее подножия. И постоянно над кратером Эребуса лениво полощется флаг из вулканических паров.
Мы достигли передней стенки Барьера приблизительно в 8 километрах восточнее места ее соединения с базальтовыми скалами мыса Крозир. Уже видны возникшие в результате сжатия ледяные волны, оказавшиеся таким серьезным препятствием на пути путешественников с «Дисковери» к колонии императорских пингвинов. Нолл чист, а вершину горы Террор окутывают облака. Что же касается Барьера, то нам он кажется старым знакомцем – так точно он соответствует нашим представлениям о нем и изображениям на рисунках и фотографиях.
Скотт приказал спустить вельбот, и мы подгребли под утесы. Нас встретил довольно сильный прибой.
«Нам было поручено выяснить возможности высадки, но прибой с такой силой разбивался среди глыб льда на берегу и у подножия льда, что о высадке нечего было и думать. Мы бы и лодку разбили и сами очутились в воде. Но для меня это было истинной мукой – ведь в каких-то двух метрах над нами на небольшом грязном обломке старого припая, выброшенном на берег, размером не более трех квадратных метров, стоял, понурившись, живой птенец императорского пингвина, а рядом спал стоя его верный родитель. Малыш был еще покрыт пухом – интереснейший факт биографии этой птицы, мы догадывались о нем, но до сих пор никто этого не видел. Ни в природе, ни на чучелах мы не наблюдали такой стадии развития: крылья уже освободились от пуха и покрылись перьями, оперилась также полоска на груди и часть головы. Эта птица явилась бы для меня бесценным сокровищем, но мы не могли рисковать ради нее жизнью, и она осталась стоять на своем месте. Любопытно, что, хотя вокруг было сколько угодно чистого льда, на котором могли бы жить эти жалкие отщепенцы, покинутые цветущей колонией – вместе с дрейфующим припаем та уже плыла на север, – они предпочли остаться на единственном уцелевшем обломке льда размером около трех квадратных метров, да к тому же еще оказавшемся на два метра выше уровня воды; они явно не могли взять в толк, почему эта льдина никак не оторвется и не последует за всеобщим исходом на север, начавшимся, должно быть, с месяц назад. Интереснейший случай, наводящий на мысль о том, что эти смешные существа очень туго соображают. Но в этом чрезвычайно грязном куске льда, имевшем в толщину около полуметра и нависавшем над водой наподобие пещеры, было еще кое-что удивительное: из его нижней стороны торчали лапы и куски тел дохлых пингвинят, а в одном месте даже труп взрослой особи. Я надеюсь зарисовать весь этот необычный сюжет, ведь, насколько нам было известно, именно в этом уголке можно узнать кое-что об императорских пингвинах, иначе их жизнь останется тайной, как многие другие явления живой и неживой природы. А этот эпизод, во всяком случае, вносит нечто новое в наши познания об удивительной примитивной птице…
