Ильяс Богатырев - Цена человека: Заложник чеченской войны
Мы сняли жилетки, сбросили кроссовки и одновременно рухнули на свои новые скрипучие кровати. Настолько опустошенным я никогда себя не чувствовал. Казалось, я медленно падаю в глубокую яму, на дне которой уже неважно, что ты испытываешь.
Человек быстро привыкает к неволе. Всего за два месяца ты начинаешь воспринимать все уже по-другому. До сих пор с удивлением вспоминаю свои ощущения тех последних дней заточения. Похоже на полумистический сюжет японского писателя Ямамото: спешивший на службу герой вдруг попадает в яму и, несмотря на все усилия, не может оттуда выбраться. Постепенно он забывает обо всех своих неотложных делах и планах, вчера еще казавшихся жизненно важными. Со временем герой обустраивается в яме, блаженно следит за звездами в небе и уже не желает, чтобы его вытаскивали на поверхность. Пьеса так и называется – «Яма».
Кажется, мы с Владом были близки к этому состоянию. Теперь мы не спеша осматривались в новой камере и обустраивались в ней как можно удобнее. Присматривались к каждой мелочи, раскладывали вещички, стараясь придать этому процессу смысл и важность, так, будто ходили на работу, занимались домашними делами, а затем долго отдыхали, лежа в постели. Неосознанно мы начали выискивать что-то положительное в своем заточении и, кажется, даже находили.
Под утро к нам зашли двое – старик лет под семьдесят и молодой парень с автоматом в руке. Он молча стоял у двери, а старик прошел внутрь и представился:
– Меня зовут Ахьяд, – сказал он тихо, словно смущаясь своего имени. – Вы уж простите, ребята, что вынуждены держать вас в таких условиях. Честно говоря, не хотел я брать на себя грех, но вот сказали, так надо. Ничего о вашей судьбе сказать я не могу, но пока вы находитесь здесь, я сделаю все, чтобы смягчить вашу участь. Я человек верующий и боящийся бога, мне не нужен лишний грех.
Ни у кого из нас вопросов не возникло. Все было сказано коротко и ясно.
Спустя десять минут на нашем столике c раскосыми ножками появились яства, о которых мы не могли даже мечтать: огромный арбуз, персики, бананы, варенье, теплый домашний хлеб, вареное мясо с картошкой, горячий чай в чайнике – одним словом, неожиданно случился пир желудка. Мы съели настолько много, что из головы улетучились все мысли, и кровати под нами заскрипели сильнее прежнего.
Глава 20
Это заточение было для меня не первым в Чечне. Расскажу, как я здесь в первый раз оказался «под арестом». Но прежде необходимо обрисовать предысторию события.
В самом конце декабря 1995 года меня командировали встречать Новый год в компании ни много ни мало президента самопровозглашенной Ичкерии Джохара Дудаева. Задание было не из простых. Если раньше речь шла о так называемой официальной встрече и подготовленном интервью, то сейчас предстояло через десятых людей договориться о неформальной встрече в какой-никакой, но праздничной новогодней обстановке. Я отказался от оператора и большой камеры, взял компактный HI8 и вылетел в Ингушетию.
После нескольких встреч с незнакомыми мне ранее эмиссарами из окружения Дудаева, поздно вечером 31 декабря меня на заднем сиденье уазика с тонированными стеклами вывезли из Урус-Мартана в неизвестном направлении. Когда вышли из машины, я оказался в большом дворе небедного домовладения. Под навесом к своему удивлению я заметил большой белый лимузин, не помню, какой марки. Меня тут же проводили в дом и предложили расположиться в просторной комнате с телевизором. Вскоре в комнату вошел смуглый брюнет с резкими чертами лица. Его невозможно было не запомнить: у него были густые черные усы, изгибом переходящие в бакенбарды. Это был военный прокурор Ичкерии Магомед Джаниев, о чем я узнал позже в гораздо более неприятной для себя обстановке. А в тот раз он представился просто Магомедом и спрашивал меня о том, как долго я работаю во «Взгляде», как туда попал и насколько зависит от меня то, как будет показан отснятый мною материал в эфире. По простоте своей я без всяких увиливаний отвечал, что, в общем-то, как автор отвечаю за достоверность своих сюжетов. Разговор на этом был исчерпан.
Ближе к полуночи мне сообщили, что Дудаев приехал. Я схватил камеру и вышел на улицу. Только я хотел навести объектив на уазик, из которого выходил Дудаев, мне сказали, что машину снимать нельзя. Съемки приезда не удались, но зато внутри дома я мог снимать сколько угодно. Две огромные комнаты были полны людьми, в основном женщинами и детьми. Они по очереди подходили к Дудаеву, обнимались и здоровались с ним, затем тихо отходили в сторону, уступая возможность поприветствовать его следующим. Дудаев держал строгую и прямую генеральскую осанку, но улыбался всем и каждому в отдельности. Поздоровавшись со всеми, Дудаев прошел в следующую комнату, где в углу стояла настоящая новогодняя елка c украшениями. В течение получаса Дудаев произносил свою последнюю новогоднюю речь – спустя неполных четыре месяца он будет убит ракетой, наведенной, как говорили, на сигнал спутникового телефона, по которому он разговаривал в свои последние минуты. О чем была новогодняя речь президента Ичкерии, я не понимал, он говорил на чеченском. Рядом с ним в эти минуты стояли несколько вооруженных людей, в числе которых были двое его сыновей, младшему из которых было лет 12–13. Так, пока я снимал, и наступил 1996 год.
У меня и далее была возможность снимать Дудаева, уже сидевшего за столом вместе с несколькими приближенными. Оказывается, это был дом одного из его родственников, и все, кто был тут в гостях, так или иначе доводились ему родней. В общем, последний новогодний праздник президента Ичкерии проходил, как и полагается, в кругу семьи и близких соратников. За скромным праздничным столом, состоявшим в основном из овощей и фруктов, Дудаев все больше общался со своими и, как только я включал камеру, переставал есть и слегка отодвигался от стола. После застолья Дудаев, сидя на диване, долго разговаривал по тому самому спутниковому телефону, раскладывавшемуся как чемоданчик. Как пояснял мне его помощник, сначала он общался с кем-то в Турции, затем звонил в Москву, депутату Госдумы Константину Боровому – человеку, с которым у Дудаева были какие-то особые отношения как с главным посредником между ним и руководящими кругами России.
Позже, уже ближе к утру, в соседней комнате я познакомился с женой Джохара Дудаева Аллой, в девичестве – Куликовой. Воспитанная в семье офицера, скромная русская жена волевого генерала, с почти детским голосом и стеснительными манерами и жестами. Познакомившись, я сразу включил камеру: она пудрилась и поправляла платок на голове, хотела было попросить, чтобы я не снимал это, но не стала настаивать.
Алла Федоровна читала свои стихи. Она перелистывала свою книгу и подбирала те из них, которые, как ей казалось, наиболее точно отражают ситуацию в Чечне. Она очень волновалась, но старалась держаться как можно естественнее. Выключив камеру, я спросил ее, как они познакомились с Джохаром. Она без тени смущения рассказала историю о том, как молодой и пылкий офицер ухаживал за ней и уверенно отбивал ее у других претендентов в далекие 60-е…
9 января 1996 года отряд полевого командира Салмана Радуева совершил вылазку на территорию Дагестана, в ходе которой атаковал местный аэродром и военный городок батальона Внутренних войск МВД России. Под натиском федеральных сил боевики отступили в Кизляр и, захватив в городской больнице заложников, двинулись в сторону Чечни, но были заблокированы в селении Первомайском. Для освещения этих событий «Взгляд» отправил одну съемочную группу в Дагестан, а другую в Чечню. Мне было поручено отслеживать действия чеченских боевиков на границе с Дагестаном. Тогда удалось выйти на Масхадова и прямо спросить у него, как он, как начальник штаба, относится к вылазке Радуева:
– Я не поддерживаю его действия. И с ним мы потом будем разбираться. А сейчас считаю необходимым помочь чеченским бойцам, вовлеченным в эту авантюру, и вывести их из окружения.
Осада дагестанского села Первомайского длилась уже несколько дней. Напряжение нарастало с каждым часом. Село постоянно подвергалось назойливому огню, но предпринимать штурм силами спецподразделений было очень опасно: во-первых, боевики успели уже окопаться, а во-вторых, они буквально перемешались с заложниками, и избежать жертв среди мирного населения при атаке было бы просто невозможно. Именно тогда президент Ельцин произнес свой комментарий ситуации, ставший одновременно печально знаменитым и анекдотичным: «Операция очень и очень тщательно подготовлена. Скажем, если есть 38 снайперов, то каждому снайперу определена цель и он все время видит эту цель. Она, цель, постоянно перемещается, и он глазами перемещается постоянно – вот таким образом…»
Террористам предлагался свободный проход в Чечню при условии освобождения всех заложников, но те отказались, полагая, что командование российской группировкой не допустит повторения буденновского сценария, когда Басаеву со своими боевиками удалось уйти, прикрываясь заложниками. Со стороны Чечни приграничная территория представляет собой открытую местность – уничтожить здесь боевиков, оставшихся без заложников, не составляло никакого труда. Военное руководство готово было пойти и на крайние меры. Так, в какой-то момент, видимо, чтобы развязать себе руки, командование группировкой объявило, что все заложники в Первомайском расстреляны террористами.
