Владимир Переверзин - Заложник. История менеджера ЮКОСа
Я лежу на железной скрипучей кровати, именуемой на тюремном жаргоне шконкой, и глубокомысленно наблюдаю за окружающими меня осужденными. Мне кажется, что я нахожусь на вокзале, а вокруг меня снуют пассажиры поезда дальнего следования. Не покидает ощущение, что все это мне снится.
Скинув черную спецовку и источая аромат нестираной одежды и немытого тела, мимо меня проскальзывает Круглый, весь разрисованный тюремной символикой. Звезды вытатуированы у него на коленях, плечи украшают эполеты, на спине и груди запечатлены купола, на руке – голова тигра, на пальцах – перстни и надпись «БАРС», что означает «Бей активистов, режь сук». Круглый досиживает свой очередной восьмилетний срок за разбои и грабежи. Вывезенный по неизвестным причинам из колонии в Свердловский области, здесь он устроился дневальным и с повязкой «СДИП» на рукаве стоит на страже у входа в барак.
Скрипит мимо меня Василий с вытатуированными на коленях дверными петлями… Хромает к своей шконке еле живой Хромов – ему уже за шестьдесят. Он получил три года по статье 119 (угроза жизни). Хромова посадил участковый. Мне хотелось бы посмотреть на этого «храброго» полицейского… Следует мимо алкоголик Карманов лет пятидесяти пяти. Он хромает, росточком не выше бывшего президента Медведева. Карманов порубил на кусочки топором своего собутыльника. Аж восемнадцать ударов! «Чтобы сестра не ругалась», – как он мне сам рассказал. Выпивал на улице. Пригласил собутыльника к себе домой. Живет он с родной сестрой. Выпили. Собутыльник решил отдохнуть и давай на диване устраиваться. Карманов ему и говорит: «Уходи, сейчас сестра придет, ругаться будет». Тот, видимо, ни в какую. Ну взял Карманов топорик и… Чтобы сестра не ругалась…
Проходит молодой здоровый детина, полностью соответствующий своей фамилии – Мерзаев. Он славно съездил на пикничок с приятелями – изнасиловал и убил двух девушек, за что получил двадцать три года. У него на свободе жена и шестилетняя дочь. Промелькнул Огурец, тонкую шейку которого украшает паутина с пауком, ползущим вверх. Двадцатипятилетний наркоман и пьяница, получивший два года строгого режима за кражу нескольких банок огурцов, помидоров и компота, съеденных на месте преступления в качестве закуски. Его приговор я видел сам…
Ковыляет пятидесятилетний, но выглядящий на все семьдесят Дроздов, ночами захлебывающийся кашлем, – у него 158-я статья (кража). Позже у него обнаружат туберкулез. Рядом устраивается сорокадвухлетний, уже излеченный от туберкулеза Поварницын, на закрытых веках которого красуются надписи «Не буди» и «Я сплю». У его соседа Сережи на веках изображены глаза, создающие престранное впечатление. Вот и мой сосед по Москве Николай, устроивший запоминающийся праздник своей сожительнице к Восьмому марта. После грандиозной попойки он очнулся в луже крови и увидел ее с перерезанным горлом. Он даже не помнит, убивал ее или нет. Над чем до сих пор и ломает голову. Мне он откровенно скажет: «Даже самому любопытно, убил я ее или нет». Он жалеет о том, что вызвал скорую и милицию. «Надо было вывезти труп в лес и закопать», – сетует он. При этом рассказывает он это совершенно спокойно, кушая хлеб и запивая его чаем.
Застыл в задумчивости Аббасов, причитая: «Как же мне попасть на свою шконку?» Он спит на втором ярусе, на кровати, расположенной вплотную между двумя другими, и добраться туда трудно.
«Господи, как же я сюда попал? За что? Что я здесь делаю?» – в сотый раз задав себе остающийся без ответа вопрос, я мысленно желаю себе спокойной ночи и засыпаю.
* * *У каждого заключенного своя история. У кого-то интересная, у кого-то не очень. У кого-то правдивая, а у кого-то лживая. Кто-то вызывает сочувствие, а кто-то противоположные чувства. Но это были люди, с которыми мне предстояло провести много времени. Тогда я совсем не думал о своем освобождении, не представлял день, когда выйду на свободу. Впереди меня ожидали годы тюремной жизни…
Мое пребывание в карантине явно затягивалось. Каждый вторник из отряда в штаб уводили человек по десять-двенадцать на распределение. Осужденных направляли в различные отряды. Я изрядно устал от всего происходящего и каждый вторник надеялся услышать свою фамилию среди счастливчиков, покидающих отряд.
Администрация колонии, видимо, не знала, что со мной делать, и поэтому так долго меня и держала в карантине. «Прибыл неизвестный фрукт, и непонятно, как его хранить. А как его употреблять в пищу? И вообще, съедобен ли он? – рассуждали они. – Может, его надо держать в холоде? Или в тепле? Может, нужно пожарить или сварить?» Обычно здесь никто не задерживался больше трех недель, но на мое изучение требовалось гораздо больше времени.
Я постоянно вижу новые лица. Кого-то уводят, кого-то приводят. Не успеешь оглянуться, как прибывает очередная партия осужденных. Я находился здесь несколько месяцев, за которые состав карантина менялся несколько раз. В отряд приводят молодого парня без ноги. Александр Уманцев, родом из-под Грозного, говорит на чеченском языке без акцента. Его осудили за участие в незаконном бандформировании и убийство местного милиционера. По его словам, после того как он своими глазами увидел, как федералы убивали мирных жителей и вспарывали животы беременным женщинам, он принял ислам и ушел воевать на сторону чеченцев…
С нижнего карантина переводят Мишу и Аслана. Мне становится веселее, у меня появляется хороший собеседник. Время летит быстро. Маршировки, проверки и дежурства, завтрак, обед и ужин съедают дни без остатка. Утренняя и вечерняя проверка. Строимся на плацу и ждем представителя администрации. Он приходит с пачкой карточек. Одна карточка – один осужденный. На каждого зэка заводится учетная карточка с персональными данными. Проверяющий выкрикивает твою фамилию, а ты в ответ должен прокричать свое имя и отчество, назвать статью, время начала и окончания срока.
Каждый день дневальный назначает дежурных по отряду. Надо убраться в бараке, подмести и вымыть полы. А потом – накрыть столы до прихода отряда. Дело это нервное и очень ответственное. Мы заранее распределяем роли. Один бежит за хлебом, другой несет бачки с первым, третий раскладывает баланду по тарелкам. Не успеешь – останешься голодным сам. Я попадаю в дежурные с одним старым зэком. Мы разговорились. Андрей Зуев, на год старше меня, сидит двадцать восемь лет. Первый раз сел по малолетке, в пятнадцать, а потом понеслось. На свободе пробыл всего полгода. Последний срок – двадцать три года, из которых десять лет он отсидел в крытой тюрьме на особом режиме. Из родственников никого не осталось. Умер брат, умерли родители. У него никого и ничего нет. Я отдаю ему оставшиеся сигареты и угощаю чаем. Неоднократно попадая на совместные дежурства, мне придется с ним мыть полы карантина еще не раз. Мы сработались, быстро выполняя требуемое и умудряясь выкраивать минуты для отдыха.
Маршировки продолжаются в любую погоду. В субботу и воскресенье в помещении воспитательной работы проводится просмотр фильмов. Репертуар подбирают дневальные. Удобно расположившись в первом ряду, они попивают чай. Комната забивается зэками до отказа, все сидят друг на друге. Душно. Для меня это настоящая пытка, которой я бы с радостью предпочел маршировки. Но альтернативы нет. Я полностью посмотрел «Кошмар на улице вязов», «Бензопилу-1», «Бензопилу-2». Популярностью пользовались боевики и фильмы ужасов. Маньки, убийцы, грабители… Если я краем уха слышал, что кто-то из дневальных нашел офигенный фильм, то сразу понимал – меня ждут очередные мучения.
Я очень устаю. Порой за целый день ни разу не удается присесть. К вечеру, не чувствуя под собой ног, я ложусь на свою кровать. После подъема моей первой мыслью является мысль об отбое. Вымотанный, я мгновенно засыпаю. Но спится мне плохо. По ночам я часто просыпаюсь и бреду в туалет. Там опять очередь. Ночной дневальный ведет специальную тетрадочку, где фиксирует точное время твоего визита. Пускают строго по одному. «Это какой-то дурной сон», – в очередной раз думаю я. Глотнув свежего воздуха в туалете, возвращаюсь в спальное помещение, куда невозможно зайти. Ужасный запах стоит стеной. Я делаю над собой усилие, задерживаю дыхание, шагаю. Добравшись до шконки, пытаюсь заснуть. Вспоминается какой-то фантастический фильм, где под предлогом защиты от космического излучения на Земле построили огромную сферу, в которой не хватает кислорода. Торговля воздухом, которого вне сферы в избытке, превращается в хороший бизнес. Уверен, что будь у тюремщиков такая возможность, они, чтобы контролировать каждый вдох и выдох осужденных, с радостью создали бы нечто подобное.
Задыхаясь в удушливой – в прямом и переносном смысле – атмосфере карантина, я записываюсь на прием к начальнику колонии. Он в отпуске, и меня принимает его заместитель по воспитательной работе. Запойный алкоголик, подполковник занимает кабинет, по размерам превышающий наше спальное помещение, куда вмещается человек сорок зэков. Выслушав мои жалобы и просьбы, он не решает ровным счетом ничего. Человек с непонятными функциями, он – пустое место. От него нет ни пользы, ни вреда. Не приди он на работу – никто не заметит его отсутствия. А сколько здесь, в этой системе, таких дармоедов, с надуманными функциями и полномочиями?! На мой взгляд, людей в погонах вообще нельзя подпускать к осужденным. Доверить им можно только охрану периметра колонии, чтобы зэки не разбежались, и охрану гражданских лиц, работающих с зэками, – учителей, психологов и воспитателей.
