А. Аллилуева - Воспоминания
— Поищем меблированные комнаты… где-нибудь недалеко, — предложил Сталин.
В меблированных комнатах на Гончарной ему отвели номер. Швейцар долго и подозрительно оглядывал его, вертел в руках паспорт, в котором он значился Петром Алексеевичем Чижиковым.
Утром, как они сговорились, Сила уже был у него. Вышли и вместе направились к Сампсониевскому. Они не заметила, что шли не одни. Двое шпиков, которых папа потом увидел около дома, шли следом.
В этот вечер Сталину удалось ускользнуть от них. Монтер Забелин, с которым он ушел от нас, провел его закоулками к себе в Лесной. Сталин переночевал там, днем сумел повидаться с нужными людьми, а вечером, чтобы не подводить товарищей, пошел опять на Гончарную, в меблированные комнаты. На рассвете его разбудил громкий стук.
— Чего вы спать не даете? — крикнул он. Но из коридора требовали, чтобы он открыл дверь. Это была полиция. Его арестовали.
Теперь, когда мы знали Coco, видели и говорили с ним, еще интереснее было слушать о нем рассказы товарищей. А о нем всегда говорили так, что мы понимали — Coco один из самых главных, самых неустрашимых революционеров.
Сила нам рассказывал, что в Батуме, где Coco вывел рабочих на уличную демонстрацию, его прозвали «Коба», что по-турецки означает «неустрашимый». Это слово Коба — осталось его кличкой.
— Полиции никогда не удавалось удержать Кобу в ссылке, — говорил Сила Тодрия.
Коба бежал в 1903 году. В 1909 году, летом, опять бежал из Сольвычегодска.
Тогда он опять появился в Питере. Папа рассказывал, что Coco перед бегством написал ему, спрашивал наш питерский адрес. Папа сейчас же ответил подробно, где нас найти, — мы жили тогда на углу Глазовой и Боровой.
Отправив письмо с нашим адресом, папа знал, что следует ждать приезда Кобы, но прошел месяц, другой, а он не появлялся.
Уже летом, — мы с мамой жили тогда за городом, в деревне, — папа шел по Литейному. Серенький летний питерский день, деловая уличная сутолока, громыхающие трамваи, спешащие куда-то прохожие, — папа шел в толпе, ни на кого не оглядываясь. И вдруг кто-то пересекает ему дорогу. Папа недовольно поднял глаза на прохожего — и не сразу нашел нужные слова. Спокойно, чуть насмешливо улыбаясь, перед ним стоял Coco.
Они пошли рядом, и Coco говорил:
— Два раза заходил к вам на квартиру, никого не застал. Подумал, может, встречу на улице, и вот вижу — навстречу шагаешь…
Куда же итти? — Он был бледный, утомленный, — говорил отец. — Я понимал: ему надо дать возможность отдохнуть…
И сразу отца осенила мысль: «Ямка!». «Ямка» была совсем рядом. Они в несколько минут прошли путь до Колобовского дома. Конон был у себя. Не надо было ничего ему объяснять. Дядя Конон посмотрел на отца, на гостя, которого он привел, и сейчас же стал собирать на стол. Потом Сталина уложили на кровать за ситцевой занавеской и стали совещаться, как быть дальше.
— Лучше бы свести товарища к Кузьме, в кавалергардские казармы, сказал Конон, — а то ненароком околоточный заглянет, пожалуй, усомнится, что товарищ — земляк, со Смоленщины…
Сталина вечером проводили в казармы кавалергардов. Там, во флигелечке вольнонаемных служащих, Кузьма Демьянович занимал две обособленные комнатки.
Семейство его было в деревне, в комнатах оставался только родственник, молодой паренек.
В этом флигеле, рядом с казармами, рядом с Таврическим садом, куда то и дело подкатывали пролетка с придворными офицерами, Сталин прожил около двух недель.
Он часто бывал в городе, виделся с товарищами. Под взглядами казарменных часовых он спокойно проводил, прижимая локтем домовую книгу кавалергардских казарм.
Еще об одной встрече с Кобой в Баку в 1907 году рассказывал отец. Коба приехал с Лондонского съезда. Отца тогда арестовали вместе с бакинским комитетом партии. Улик против отца не было, его выпустили на поруки. Это был седьмой арест, и товарищи советовали отцу скрыться от полиции.
В низеньком глиняном татарском домике на Баилове мысе, где у хозяина-тюрка Сталин снимал комнату, отец беседовал с Кобой о своих делах, советовался, как быть. Отец рассказывал, что по приглашению Красина хочет с паспортом товарища Руденко уехать в Питер. Коба спросил, как предполагает отец добраться до Питера, что думает предпринять дальше.
— Ну что ж, — сказал Сталин на прощанье, — надо тебе ехать. Желаю благополучно добраться. — И добавил: — А вот тебе деньги, возьми, они тебе понадобятся.
Отец пытался отказаться, говорил, что деньгами его уже снабдили. Но Coco твердо и спокойно повторил:
— Бери, у тебя большая семья, дети. Ты должен им помочь!
…Зима этого года запомнилась мне снежными сугробами, морозами, ледяной санной дорожкой. В феврале, когда наступила масленица, выехали на улицы украшенные лентами, звенящие колокольчиками и бубенцами низкие финские саночки.
— Садись, прокачу на вейке! — зазывали кучера-финны, взмахивая кнутами.
Коренастые лошадки, потряхивая заплетенными грифами, несли по укатанной дорожке смеющихся седоков.
— А ну, кто хочет прокатиться на вейке? Живо, одевайтесь, поедем сейчас же!
Мы все вскочили с радостными восклицаниями.
Только что из окна мы любовались проносившимися мимо санками — и вдруг нам предлагают прокатиться на них. И кто приглашает — Коба, Coco! В этот приезд свой в Питер он уже не в первый раз заходит к нам. Мы теперь знаем Coco ближе. Знаем, что он умеет быть простым и веселым и что, обычно молчаливый и сдержанный, он часто по-молодому смеется и шутит, рассказывает забавные истории. Он любит подмечать смешные черточки у людей и передает их так, что, слушая, люди хохочут.
— Все, все одевайтесь!.. Все поедем, — торопит Coco. Я, Федя, Надя, наша работница Феня, — мы все бросаемся к шубам, сбегаем вниз. Coco подзывает кучера.
— Прокатишь!..
Мы рассаживаемся в санках. Каждое слово вызывает смех. Coco хохочет с нами: и над тем, как расхваливает заморенную лошаденку наш возница, и над тем, как мы визжим при каждом взлете на сугроб, и над тем, что вот-вот мы вывалимся из санок.
Санки скользят по Сампсониевскому проспекту, проезжают мимо станции, откуда паровичок везет пассажиров в Лесной.
— Стоп! Я здесь сойду. А вы езжайте обратно.
И, выскочив из санок, Сталин торопливо зашагал к остановке паровичка.
…Он пришел к нам в ту зиму вместе с Яковом Михайловичем Свердловым.
Оба они бежали из Нарымского края осенью 1912 года.
Дома и в монтерской говорили тогда о выборах в Государственную думу, к которым готовились все партии. Собираясь у нас, товарищи называли имена кандидатов, обсуждали, кого выставят «наши» и «те» И мы, как все кругом, волновались и переживали газетные сообщения, спорили об исходе кампании.
