А. Аллилуева - Воспоминания
В 1905 году в Москве Дубровинский и отец были соседями по тюремным камерам.
Перед высылкой отцу обещали дать свидание с семьей, и мама со всеми нами пришла на тюремный двор. Мы ждали. Прошел час, два, три, — к отцу не пускали.
— Не пришел начальник, — говорили тюремщики, — не имеем права пускать.
Прождав до вечера, мама решила уйти. Отец увидел нас из окна и, поняв, что свидания не будет, решил чем-нибудь выразить протест и в отчаянии табуретом выбил стекла в окне. Часовой выстрелил. Отцу угрожали карцером. На ночь, хотя была зима, его оставили в камере с выбитыми стеклами. Арестованные, вспоминал Дубровинский, шумно требовали, чтобы отца передели в другое помещение.
Наутро к отцу с допросом приехал прокурор. Он пытался вызвать допрашиваемого на откровенность.
— Я все это слышал, — вспоминал Дубровинский, — в стене моей камеры была печная вьюшка, из которой, надеясь на возможность бегства, я потихоньку выламывал кирпичи.
Во время допроса отец услышал, как через вьюшку ему крикнули: «Остерегайтесь этого волка в овечьей шкуре!»
В Петербург Дубровинский приехал нелегально. Надо было устроить ему безопасный приют. Отец направил Иосифа Федоровича на Охту, к товарищу Галкину — одному из работников электростанции. Иосифу Федоровичу удалось проскользнуть на Охту незамеченным.
Через два дня, выглянув в окно, мы с Федей заметили внизу подозрительную фигуру. Шпик! Мы давно научились их узнавать. Отец недоумевал: кто мог навести шпика? Охранник пришел по следам Дубровинского. Но напрасно продолжала гулять у нашего дома эта фигура. Дубровинский жил у Галкина и, предупрежденный о наблюдении, был осторожен. Ему вскоре удалось выехать в Москву. Как было условлено, оттуда он должен был вскоре вернуться обратно. Отец ждал его, но известий от Иосифа Федоровича не было. А потом мы узнали, что в Москве Дубровинского выследили — его задержали на Николаевском вокзале, когда он собирался сесть в поезд, чтобы ехать в Питер. Его арестовали и выслали в Туруханский край. Там через два года Иосиф Федорович погиб. Он утонул в Енисее.
Глава двадцать четвертая
В один из первых сентябрьских дней 1911 года в передней продребезжал звонок.
— Открой, Нюра! — крикнула из соседней комнаты мама.
Я пробежала мимо монтерской, где у телефона разговаривал дежурный, и открыла входную дверь.
— А, Сила! Пожалуйста, заходите!
Я шумно обрадовалась нашему взрослому другуСиле Тодрия, но смолкла, увидев за невысоким Силой кого-то, мне незнакомого. В черном пальто, в мягкой шляпе, незнакомец был очень худощав. Когда он вошел в переднюю, я рассмотрела бледное лицо, внимательные карие глаза под густыми, остро изломанными бровями.
— Папа дома? — спросил Сила. — Мы к нему с товарищем.
— Скоро должен вернуться. Входите! Мама в столовой, — приглашала я.
Они оба прошли в комнату, и, здороваясь. Сила сказал маме:
— Познакомься с товарищем, — это Coco!
Я не решилась пройти в столовую, потому что, приглушая голос. Сила о чем-то заговорил, и я поняла — мне не надо присутствовать при разговоре.
Время подходило к обеду, но папа все еще не возвращался. Товарищи оставались в столовой. Сила зашел к нам поболтать, перелистал наши книги, над чем-то посмеялся. Тот, кого он назвал Coco, продолжал читать газеты, лежавшие на столе. Из-за притворенной двери к нам доносился его чуть глуховатый голос, коротко и неторопливо о чем-то спрашивавший Силу.
Папа пришел позже и обрадованно поздоровался с гостями. Он долго пожимал руку Coco и что-то сказал ему и Силе. И глуховатый голос раскатисто и насмешливо произнес:
— Ну вот… везде вам они мерещатся!
— А посмотрите сами в окно. Все трое приблизились к открытому окну, выходившему на Саратовскую улицу.
— Ну, что, видите? — продолжал отец. — Меня эта не проведут. Я их сразу приметил, подходя к дому.
Мы невольно прислушались к разговору. Дверь в нашу комнату распахнулась.
— А ну, ребята, — позвал папа, — по очереди выйдите во двор, посмотрите, — ходят там двое этаких, в котелках…
Я первая сбежала вниз и сделала несколько шагов в глубину двора. У арки ворот я заметила одного из тех, о ком говорил отец. Второго я увидела на улице, там, куда выходили наши окна. Стараясь как можно удачнее притвориться, что я вышла по делу, я добежала до угловой лавочки и, вернувшись, опять заметила обоих шпиков. Поднявшись в комнаты, я обо всем подробно рассказала.
— Придется подождать, — сказал Coco.
Мы теперь уже знали, что это тот самый Coco, о котором часто говорили товарищи. Coco — известный революционер, папа знал его еще в Тифлисе и Баку. Coco несколько раз арестовывали и ссылали, но он всегда убегал из ссылки. И сейчас бежал из далекого Северного края, и вот его уже опять ищет полиция.
Федя тоже сошел вниз и, вернувшись, повторил, что двое в котелках все еще гуляют у дома.
Наступал вечер, за окном стемнело. В монтерской сменились дежурные, и монтер Забелин зашел в столовую. Дверь в нашу комнату захлопнулась плотнее, и, не смея больше ни о чем расспрашивать, мы уже укладывались спать, когда слова прощальных приветствий, которыми обменялся Coco с отцом и мамой, донеслись в нашу комнату.
…Через несколько дней Сила опять зашел к нам. Все были дома. Сила был невесел и озабочен.
— Арестовали, — ответил Сила на общий безмолвный вопрос.
Подробно о том, что произошло в эти дни, мы узнали потом от Сталина, из рассказов Силы и папы. Вот как все это было. Накануне Сталин приехал в Питер. Было хмурое, дождливое утро. Он вышел с Николаевского вокзала и решил побродить по городу. В Питере были друзья, кто-нибудь может встретиться на улице. Это безопасней, чем искать по адресам.
Под дождем он проходил весь день. Вечером опять вышел на Невский.
Толпа на Невском редела. Гасли огни реклам, реже мчались лихачи, когда он уже третий или четвертый раз от Литейного поднимался к Фонтанке. И только тогда на одном из прохожих остановился его внимательный взгляд. Он пошел следом и чуть слышно произнес приветствие. Сила Тодрия — он возвращался после работы из типографии — едва не вскрикнул, но Coco сказал:
— Идем, идем, — и вместе они зашагали дальше.
— Очень опасно, — говорил Сталину Сила. — После убийства Столыпина вся полиция на ногах. Ворота и подъезды в двенадцать запирают… Придется будить дворника, показывать паспорт. Хозяева в квартире боятся всего подозрительного.
— Поищем меблированные комнаты… где-нибудь недалеко, — предложил Сталин.
В меблированных комнатах на Гончарной ему отвели номер. Швейцар долго и подозрительно оглядывал его, вертел в руках паспорт, в котором он значился Петром Алексеевичем Чижиковым.
