Дэни Вестхофф - Здравствуй, нежность
Самобытность моего деда могла сравниться лишь с его непредсказуемостью. Однажды он сильно задержался на работе, а когда возвращался домой, где его уже ждали гости, ошибся этажом и позвонил в квартиру, расположенную этажом ниже. Стоило только двери открыться, дедушка ворвался внутрь и быстрым шагом направился к столовой, пародируя всадника на лошади и приговаривая: «Приезжаю галопом, галопом, галопом…» Но, внезапно осознав свою ошибку, он резко развернулся и тем же манером направился к выходу, бормоча: «Уезжаю галопом, галопом, галопом…»
В другой раз моя мать должна была ужинать с одним журналистом, к которому она была неравнодушна. Приехав за матерью на бульвар Мальзерб, журналист наткнулся на моего деда и, как того требовал этикет, спросил: «Месье, позвольте мне пригласить вашу дочь на ужин?» А дед ответил ему со всей серьезностью, на которую только был способен: «Месье, я принимаю ваше предложение лишь при одном условии: оставьте ее себе!» Затем на глазах у ошарашенного журналиста он повернулся к моей матери и заговорщически произнес: «Чтобы в половине одиннадцатого была дома!»
Моя бабушка знала все о цветах и деревьях, могла с первого взгляда различить любую птицу — словом, умела все то, чему учили в пансионах маленьких девочек из приличных благовоспитанных семей. Свое классическое образование бабушка получила в одном из таких пансионов, в городе Кагоре. Я думаю, она довольно рано полюбила литературу, потому что я постоянно видел ее с книгой в руках. Возможно, именно поэтому к своим шестидесяти годам она полностью ослепла на один глаз, а вторым видела очень плохо.
Помимо всего прочего, в школе бабушку учили вести домашнее хозяйство, шить, готовить и принимать гостей. Эти знания, равно как и те, что передала ей ее мать — моя прабабушка, — Мари усвоила отлично. Всякий раз, когда мы собирались к ней в гости, нас охватывало предвкушение теплого приема и удивительно вкусных яств. Бабушка всегда отличалась гостеприимством: стол был накрыт чистой, накрахмаленной скатертью, а столовое серебро аккуратно разложено на салфетках. Она сама обучила Джулию всем тонкостям изысканной кухни, в которую она любила привносить что-то свое, используя кулинарные традиции родного департамента Ло. После мудреных поварских манипуляций на столе обычно появлялись: гусь, утка, трюфели (их бабушка любила особенно), белые грибы, орехи, разнообразная выпечка, в частности anguille — традиционный местный пирог, тесто для которого небрежно скручивают в форме улитки. Бабушка готовила потрясающее жаркое, цесарку, курицу, фаршированную капусту, суфле, рыбу, совершенно невероятные овощные рагу — некоторые из которых я с тех пор так больше и не пробовал, — в общем, все то, что сегодня считается высокой кухней с точки зрения современных кулинарных представлений. Джулия так старательно училась готовить, что вскоре могла вполне обходиться без своих записей, которые ей надиктовывала бабушка.
Зачастую блюда за столом Пьера и Мари Куаре по качеству и разнообразию ничуть не уступали лучшим образцам знаменитых ресторанов Франции. Жорж Помпиду часто называл бульвар Мальзерб «лучшей парижской трапезной». Помимо наущений моей бабушки, Джулия должна была угождать вкусам моего деда, который проявлял удивительную прихотливость по части еды и питья. Я не видел лично, но мне рассказывали, будто бы он мог отправить блюдо обратно на кухню, всем своим видом выказывая крайнюю степень неудовольствия.
Иногда мы совершали дальние автомобильные поездки на его «олдсмобиле». Он всегда предпочитал американские машины, находя их более тихими и удобными. Кстати, именно за рулем его «Грэм-пейджа» с откидным верхом была сделана фотография, которую потом использовали для иллюстрации переиздания книги «Токсик» в издательстве «Сток». Мы путешествовали по Ло, в районе Шатору или Лиможа, но когда приближалось время обеда, он мог сделать крюк в сто километров ради какой-то особой фаршированной шейки или картофеля фри, запеченного в почечном соусе. Я рассказываю это специально для того, чтобы показать, каким он был гурманом, что порой нас так забавляло.
Многие говорили, что моя мать, когда к ней пришел литературный успех, забыла о своих корнях и покинула Ло. Я же думаю, что причина кроется в другом: она просто не хотела будоражить тихую, размеренную жизнь в любимом Кажаре бурей нахлынувших на нее страстей. И ее совершенно не волновали пересуды о том, что она якобы была дочерью госпожи Лобар и что книги за нее писала моя бабушка. С тех пор мать приезжала в Ло лишь осенью и в самом начале зимы, когда поток туристов ослабевал, а Кажар вновь обретал свое милое очарование. Она любила ездить по сельской местности на машине, любуясь осенними красками: пурпурным кармином и золотистой охрой необычайной красоты. Деревня располагалась в долине, со всех сторон окруженной скалами, поэтому летом там стояла невыносимая жара, а вот осень дарила мягкое тепло и щедрый колорит…
«Известняковое плато — это километры и километры холмов, где видны лишь руины хуторов, опустевших из-за отсутствия воды». «Этот район удивительным образом избежал туризма, телевидения, автострад и амбиций». Ло было единственным местом, где моя мать находила полное отдохновение, где она каждый раз обновлялась — мягко, без разрушений и шума. У нее всегда была жизненная потребность в спокойствии и тишине, по крайней мере, хотя бы час в день, где бы она ни находилась. В Ло запахи, цвета, свет — все оставалось таким же, каким было в ее ранние годы. Она как будто возвращалась в детство, которое, как она сама говорила, никогда ее не покидало. «Или я была изначально излишне взрослой, или же я, когда выросла, осталась в детстве… Я никогда не чувствовала разрыва между детством и взрослой жизнью, и это часто смущало меня».
Успех ее романа «Здравствуй, грусть» резко вытолкнул ее в суровый мир взрослых, так и не дав ей как следует попрощаться с детством. Но вот что удивительно: несмотря на то что книга помешала взрослению матери, она же позволила целым поколениям обрести зрелость.
Глава 13
Друзья моей матери осуждались не раз. Осуждались за то, что были слишком приближены к ней, за то, что чрезмерно ее опекали и хотели, чтобы мать общалась только с ними. Очень скоро это недовольство достигло таких масштабов, что уже мою мать стали упрекать в том, что она окружила себя сомнительной группой поклонников, которые только и мечтали, чтобы войти в ее окружение, выделиться за ее счет или же воспользоваться плодами ее щедрости. В кругу ее самых близких друзей были Жак Шазо, Бернар Франк, Шарлотта Айо, Николь Висниак, Флоранс Мальро, Массимо Гарджиа, Фредерик Боттон и другие.
