Иван Бларамберг - Воспоминания
Вернувшись из своего путешествия по Сибири в Оренбург, он сразу же поговорил с замечательным, но, увы, слишком рано скончавшимся оренбургским генерал-губернатором графом Павлом Сухтеленом[56] о печальном положении Виткевича и просил графа позаботиться о молодом человеке и облегчить его судьбу. Граф вызвал Виткевича в Оренбург, произвел в унтер-офицеры, назначил своим ординарцем, перевел к оренбургским казакам и позднее предоставил ему работу в канцелярии киргизского управления, которым тогда руководил ученый генерал фон Генц. К сожалению, граф Сухтелен умер уже в 1832 г. Однако его преемник, генерал и позднее граф Василий Перовский,[57] после того как узнал Виткевича поближе, произвел его в офицеры, сделал своим адъютантом и посылал несколько раз с поручениями в киргизские степи и даже два раза в Бухару. Первый раз, зимой, в киргизской одежде, сопровождаемый двумя преданными киргизами, он совершил за 17 дней переход в Бухару верхом, по глубокому снегу, через замерзшую Сырдарью. В одетом по-киргизски, прекрасно усвоившем обычаи, привычки и язык киргизов человеке никто не признавал европейца и христианина, даже фанатичные бухарцы; более того, красивые темные глаза, черная борода, обстриженная макушка и смуглое лицо делали его похожим на азиата и мусульманина.
Когда Виткевич во второй раз приехал в Бухару по поручению генерал-губернатора Перовского, чтобы потребовать от эмира выдачи нескольких русских купцов, незаконно задержанных там, он случайно познакомился в караван-сарае, где остановился, с Мирзой-Али — афганским посланником Дост Мухаммед-хана,[58] тогдашнего правителя Кабула. Мирза-Али доверился ему, сказав, что имеет письменное поручение своего господина к нашему вице-канцлеру графу Нессельроде,[59] и попросил взять его в Оренбург под своей защитой. Поскольку миссия Виткевича в Бухаре затянулась, он научился читать, писать и говорить по-персидски. В этом ему помогло ежедневное пребывание в обществе Мирзы-Али. Преодолев многочисленные затруднения и даже опасности, они покинули Бухару и благополучно добрались до Оренбурга, откуда генерал Перовский направил обоих в Петербург.
Так как послание от Дост Мухаммед-хана графу Нессельроде содержало уверения в дружбе и желание установить торговые связи с Россией, Виткевичу, произведенному к тому времени в поручики, было приказано сопровождать в Кабул полномочного представителя Мирзу-Али с ответным письмом Азиатского департамента. Это и явилось причиной того, что я должен был встретиться с Виткевичем в Москве или Тифлисе и отправиться в его обществе в Тегеран. О дальнейшей судьбе этого молодого человека будет сказано позже.
Я покинул Петербург 27 апреля 1837 г. и вернулся в столицу лишь через восемь лет. В Москве я вынужден был несколько задержаться, чтобы получить 15 больших ящиков с ценными вещами, в числе которых были сукно, зеркала, бархат, оружие, серебряные изделия. Я доставил их через одного комиссионера в Тифлис, а оттуда в Тегеран нашему послу. Эти вещи предназначались в качестве подарков для персов высших и низших рангов. Кроме того, я имел поручение от директора Азиатского департамента действительного статского советника Родофиникина взять под свою опеку и доставить из Москвы в Тегеран Ивановского, молодого человека, закончившего Восточный институт по отделению персидского языка. Его болезнь помешала нам, однако, выехать из Москвы на двух экипажах ранее 25 мая.
Несмотря на то что мы следовали по большому почтовому тракту, нам часто не хватало лошадей. Проехали Тулу, наполовину сожженную бушевавшим здесь недавно большим пожаром, Елец, Воронеж, Ставрополь и прибыли в Екатериноград на Малке. Во владениях донских казаков нам везде давали хороших лошадей. Стояла нестерпимая жара. Отсюда мы выехали с оказией во Владикавказ. Мы пересекли Кабардинскую равнину, а затем, к великому восторгу моего молодого спутника, — дикую долину Терека. Мы перевалили (я в четвертый раз) через Кавказский хребет между Коби и Кайшауром и 14 июня прибыли в Тифлис. Я нанес визиты тамошним властям. Барон фон Розен, командир корпуса, находился тогда в войсках в Абхазии, и я встретил лишь сына Родофиникина с супругой. Затем я посетил графиню Симонич, супругу нашего посла в Тегеране,[60] у которой стал часто бывать; ее прелестные дочери были так похожи на свою мать, слывшую тогда самой красивой женщиной Грузии. Здесь мы встретили и Виткевича, который вынужден был оставить в Москве своего тяжело заболевшего афганского спутника Мирзу-Али и ждал нас, чтобы вместе с нами отправиться в Персию. Наш отъезд задерживался по различным обстоятельствам, и мы покинули Тифлис лишь 6 июля, в 7 часов вечера.
Виткевич, Ивановский и я купили верховых лошадей и наняли шесть мулов с погонщиками, чтобы везти багаж. Наконец, Ивановский взял себе в слуги пронырливого армянина Стефаноса, говорившего бегло по-грузински, по-армянски и по-татарски. Мы спали под открытым небом, так как ночь была теплая и чудесная, Ехали по прекрасной долине и ущелью Дилижан, где опять провели ночь на воздухе, у родника. 8-го прибыли в Пиписс и, так как жара днем была нестерпимой, отправились в путь лишь к вечеру. Снова ехали по живописной горной местности, вдоль горной реки Акстафа, свернули с большой дороги, чтобы пробраться более коротким путем через горы, и 10 июля заночевали в лагере кочевников у Эшек-Майдана (Ослиная площадь).
Когда мы приблизились к лагерю, навстречу нам бросилась целая стая огромных сторожевых собак, и только камнями, да еще с помощью кочевников, мы смогли от них отбиться. Для нас освободили палатку, устланную коврами. Позже принесли хороший плов с вареной бараниной. Затем: появился персидский трубадур, который вытащил спрятанный за спиной под халатом тамбурин и начал импровизировать в нашу честь стихи, сопровождая их гнусавым пением и игрой на тамбурине. Лагерь кочевников был разбит в горной котловине. С пастбищ пригнали скот, и у каждой палатки можно было видеть женщин и девушек с непокрытыми головами, которые доили скот и готовили ужин, в то время как вокруг бегала толпа полуголых ребятишек. Тут же вокруг палаток слонялись и голодные собаки. Снова была теплая чудная ночь, тишина которой нарушалась лишь лаем многочисленных собак.
11-го мы перешли границу провинции Эривань[61] и из-за гнетущей жары сделали привал в разрушенной мечети. Здесь мы впервые любовались великолепным видом величественного Арарата, двойная вершина которого, покрытая ослепительным снегом, поднималась на юге над равниной. 13-го числа мы перевалили через последнюю цепь гор и спустились в долину Аракса. День был великолепный, небо безоблачное. Мы расположились под группой деревьев, около журчащего ручья, и снова любовались видом Арарата, высившегося перед нами во всем своем великолепии. Наш армянин приготовил замечательный плов, и мы, находясь в веселом расположении духа, опустошили бутылку мадеры. Вечером отправились в путь и 17-го на рассвете приехали в Нахичевань, где, по преданию, Ной посадил первую виноградную лозу. В городе, построенном целиком из саманного кирпича, мы остановились в так называемом дворце губернатора (хана). Нам отвели чистые и прохладные комнаты. Вскоре из гарема прислали персидский завтрак, состоявший из крутых яиц, кислого молока, зеленого лука, фруктов и тонкого хлеба (лаваш), а позже — замечательный обед. Завтрак и обед приносили на больших круглых медных подносах и ставили перед, нами на ковер. Биби-ханум, или первая жена отсутствовавшего в настоящий момент хозяина, оказывавшая нам почести, как невидимка, была настолько любезна, что сама распорядилась прислать нам лед, который пришелся очень кстати в эту сильную жару. Мы сердечно поблагодарили нашего невидимого ангела-хранителя за доброту и велели узнать, не можем ли мы со своей стороны чем-нибудь услужить ей. Вскоре появился евнух и попросил у нас бутылку рома для дам гарема; мы были счастливы передать ему ее. Вероятно, прекрасные, для нас невидимые одалиски понемногу выпивали в отсутствие своего повелителя, несмотря на то, что Мухаммед в Коране запретил пить вино. Но в его время еще не был изобретен ни ром, ни портер. Эти два напитка персы не считают запретными и называют портер «арпа-чай», т. е. «ячменная вода». Так как нам здесь понравилось и дул суховей, мы остались еще на день вблизи наших невидимых красавиц и лишь 19-го поехали дальше. Миновали ущелье и в 5 часов вечера прибыли наконец на карантин Джульфа, на левом берегу пограничной реки Аракс. Здесь мы встретили начальника карантина, который сидел по шею в воде, купаясь в прохладной реке. Мы видели только его красное, круглое, как луна, лицо. Вскоре он, однако, пришел на карантин и угостил нас шербетом. Отдохнув с полчаса, мы переправились через знаменитую своим прошлым и настоящим реку, не терпевшую мостов, и оказались на персидской территории, в провинции Азербайджан. Нас не задержали ни пограничники, ни таможенники, и вообще там не было ни единой души, которая потребовала бы у нас паспорта и спросила имена.
