Александр Володарский - Химия
Чем ниже ты падаешь — тем свободнее ты себя чувствуешь. Чем более ощутимой становится угроза цензуры внешней — тем слабее самоцензура. Человеку, пишущему в стол, не придется подстраиваться под публику, критику или рынок.
Единственный путь к полному освобождению от цензуры — преодоление не только авторитарного давления государства, но не менее авторитарного давления денег. Свобода информации ознаменует собой смерть журналистики, точно так же как свободная любовь будет означать смерть проституции.
Главная тайна бюрократии
В исправительный центр меня сопровождала пара телеканалов. Ехали до самых ворот и даже немного заглянули внутрь. В кадр на несколько секунд попал вход на проходную. Несколько дней спустя начальник колонии (теперь уже подследственный) живо возмущался проникновением журналистов на «режимный объект» и даже грозил санкциями. На самом деле, при всем обилии недостатков исправительной системы в целом и нашего поселка в частности, вход на проходную не таит в себе ровным счетом никаких страшных тайн. Возмущение начальника можно было бы счесть глупой причудой, если бы его не разделяли многие, как ниже-, так и вышестоящие чины.
Ревизор из департамента по исполнению наказаний, приезжавший сюда с комиссией, сказал мне: «Я надеюсь, вы не будете воспринимать свое пребывание здесь как рабочую командировку». Это переводится очень просто: «Не пишите, пожалуйста, ничего». В конце марта в Центре проходила акция «Спорт против наркотиков», приезжали футболисты-любители и даже легендарный Яремчук. Начальник очень гордился таким достижением. Сперва он планировал пригласить газеты и телеканалы для освещения этого знаменательного события, но в итоге его документировал лишь местный замполит с фотоаппаратом. Прессу позвать так и не решились: страх перед публичностью превысил возможную выгоду для репутации. На этот счет есть два универсальных объяснения: «недобросовестные заключенные будут использовать наивных журналистов в своих целях» и «недобросовестные журналисты будут создавать грязные лживые сенсации».
Как раз за день до ареста Александр Стасюк все-таки привез сюда прессу[23]. Чем-то это напомнило факира, заклинающего кобру с вырванными зубами. Среди журналистов присутствовал анонимный и одетый в штатское работник департамента по исполнению наказаний. Их передвижение по территории тщательно регламентировалось, а фотографу не давали делать «неудобные» кадры. К примеру, не разрешили снять обыск, которому подвергаются осужденные по пути с работы. Если вдуматься, в этом обыске нет ничего противозаконного, ведь это не пытка и не избиение. Охрана действительно имеет законное право и даже обязанность обыскивать осужденных. Но почему-то боится это показывать. Даже страх перед демонстрацией настоящих недостатков нелогичен: за последние полтора года тут сменилось около шести начальников и большинство уходило на основе коррупционных скандалов. Все проблемы можно списать на предшественников, даже не особо согрешив против истины. Вместо этого администрация предпочла скрывать и отрицать очевидное. Себе же во вред.
Желание представителей власти ограничить информационные потоки слишком сильно и всеобъемлюще, чтобы свести его к попыткам скрыть какие-то свои преступления или следы коррупции. Скорее речь идет о попытке вернуться к идеалистическому, можно даже сказать религиозному, мышлению. Сакрализировать бюрократию. Святость же всегда нуждается в ореоле и тайне. В средние века государство оправдывало свою власть высшим авторитетом, божьей волей. Попытка подвергнуть ее сомнению или даже отстраненному анализу, первому предвестнику сомнения, — все равно что потрошить ангела в анатомическом театре. Эпоха Просвещения изменила подход: авторитет государства и закона остался непоколебимым, но он потерял свою мистическую природу. Теперь власть стала восприниматься как сложная, тщательно сбалансированная машина, с которой нужно обращаться с должным уважением, чтобы механизм не вышел из строя. Французская революция показала, что как только государство становится машиной, у человека возникает желание ее отремонтировать. Казнь Людовика — уже не убийство небожителя, а замена вышедшего из строя винтика.
Современная власть и особенно ее «исправительные» и «карательные» органы давно потеряли сакральный статус. Работоспособность их как машины тоже вызывает сомнения: изъеденный ржавчиной механизм разрушает себя сам. Чиновник, в форме он или в пиджаке, панически боится любого человека, заглядывающего внутрь, пытаясь оттянуть тот момент, когда покореженная ударом кувалды машина неизбежно отправится на свалку.
Песни для собаки Павлова
Музыкальные каналы пользуются в тюрьмах большей популярностью, чем вся прочая продукция телеиндустрии. Среднестатистический зэк разбирается в русской, украинской и зарубежной поп-сцене не хуже, чем четырнадцатилетняя школьница. Разумеется, главной причиной, побуждающей взрослых, часто пожилых, мужчин смотреть шоу, рассчитанные на подростков, является секс. Существенную часть эфира какого-нибудь М1 составляют клипы, вполне подпадающие под определение «легкая эротика». Женский сосок, на пару секунд попавший в кадр, становится предметом долгих обсуждений и обретает культовый статус.
Каким-то образом мои соседи не только различают многочисленных звезд, но и придумывают каждой из них историю и характер: эта «проститутка», эта «порядочная», эта «умненькая», эта «умненькая, но притворяется проституткой».
Самое интересное происходит, когда мы отворачиваемся от экрана и остаемся наедине с музыкой. Периодически тот или иной канал включают на повышенной громкости, насколько позволяет звук телевизора. При этом в музыкальном или текстовом отношении эти песни неотличимы от десятков других, повышенного внимания зрителей они удостаиваются именно благодаря эротическому действию на экране. Но и интереснее всего то, что позже та же самая песня будет пользоваться успехом и без визуальной составляющей.
Классический эксперимент Павлова можно перенести на область масс-культуры. Лампочка загорается и слюна начинает течь даже в отсутствие пищи.
Этот принцип применим не только к сексу, околомузыкальные раздражители могут иметь разную природу, в том числе символическую. Всем еще со школьных лет знаком вопрос «что ты слушаешь», часто он задается и здесь, благо плееры разрешены. Любой понятный ответ — «рок», «рэп» или «шансон» — уже помещает человека и его музыку в определенный субкультурный дискурс. Если ответа не дать — музыка будет воспринята спросившим как непонятный шум, хотя те же самые треки, тех же исполнителей, будучи поданы в правильной упаковке, будут восприняты с энтузиазмом. Реакция слушателя определяется почти исключительно за счет формы, содержание учитывается лишь во вторую очередь, и то весьма специфическим образом. «Хорошая» (как правило, это значит «понятная») музыка должна подчиняться определенным правилам, содержать в себе знакомые узнаваемые элементы, благодаря которым ее будет можно идентифицировать и отнести к той или иной категории. Trade mark пропечатывается не только на упаковке, но и на самом товаре.
